Национально-государственная политика России в дореволюционный период

Одной из характерных особенностей российского социума всегда была чрезвычайная полиэтническая мозаичность. Показательны в этой связи нескончаемые научные споры по поводу этнической истории Древней Руси, где действительно немыслимо трудно разобраться из-за сложного переплетения народов и культур. В дальнейшем степень полиэтничности страны только нарастала: по мере того как Московское государство включало в себя обширное наследство Золотой Орды, отвоевывало восточнославянские земли у Речи Посполитой, продвигалось на бескрайние просторы Сибири; затем уже Российская империя присоединяла Прибалтику, Правобережную Украину, Молдавию, Кавказ и Туркестан.

Ввиду выше указанного обстоятельства российская государственность просто не могла исторически сложиться иначе, кроме как в форме надэтнической империи. Вплоть до конца XVII века Россия была вполне традиционным государством, особенность которого заключалась в совмещении элементов европейского феодализма и восточного общества (Древняя Русь с преобладанием первых европейских элементов, а Московское государство – уже явно вторых, восточных), что делало Русь очень похожей на ее цивилизационную предшественницу – Византийскую империю.

Большое значение в историческом развитии России сыграл факт духовной и идеологической преемственности религиозной идеи государства, сформировавшейся в Византии и формирования на этой основе концепции «Москва – Третий Рим», провозглашенной монахом Филофеем в письмах к Великому князю Василию III. Точка зрения Филофея основывалась на религиозно-провиденцилистическом толковании положений Святого Писания, определяющих предначертанность перемещения центра христианства из Рима в Византию и из Византии в Москву. Исходя из этого Филофей и определил «историческую роль Московского государства как центра различных царств православного Востока» [5, с.179]. Именно таким образом, был заложен идейно-теоретический фундамент под образование полиэтнической общности, преобразивший, в конечном итоге, и государство и государственнообразующее ядро – русский народ.

С другой стороны произошла преемственность и историческая трансформация другого идеологического имперского постулата «Pax Romana», в соответствии с которым, все междоусобные войны заканчивались с римским завоеванием, – в Pax Russia, также прекращавшей все войны и конфликты на приобретенных ею территориях. Таким образом, одна из важнейших причин территориального расширения России заключалась в исторически сложившихся отношениях с соседями, которые или сами стремились к вхождению в состав России или, наоборот, создавали постоянную опасность вторжения. Что касается последних, то о них историк С.М. Соловьев писал, что эти народы «умеют жить только или в постоянной вражде к соседу, или в рабской подчиненности, и поневоле их приходится покорять» [14, с.77]. Отсюда те два пути, которые и формировали Россию как империю: добровольное вхождение, например Грузии в XVIII веке, или завоевание, например, Казанского царства в XVI веке [2, с.8].

К числу важнейших причин постоянного стремления к расширению границ Российского государства относится также наличие источников опасности на наиболее важных для развития российской государственности направлениях. Пожалуй, наиболее объективно данный процесс охарактеризовал А. Тойнби, выразив данную доминанту российской экспансии в смысловых категориях: вызов ‒ стимул ‒ реакция. Где вызовом российской государственности явился не только «сокрушительный напор со стороны кочевников Великой степи», но и последующее давление извне со стороны западного мира [5, с.140]. Ответом на вызовы явилась, с одной стороны, «эволюция нового образа жизни и новой социальной организации, что позволило не просто выстоять, но и достичь полной победы над кочевниками … изменив лицо ландшафта и преобразовав, в конце концов кочевые пастбища в крестьянские поля, а стойбища – в оседлые деревни». С другой стороны, как считает А. Тойнби, «давление на Россию со стороны Польши и Швеции в XVII веке было столь яростным, что оно не минуемо должно было вызвать ответную реакцию. Временное присутствие польского гарнизона в Москве и постоянное присутствие шведской армии на берегах Нарвы и Невы постоянно травмировали русских и этот внутренний шок подтолкнул их к практическим действиям … Понадобилось чуть более столетия, считая с подвигов Петра, чтобы Швеция лишилась всех своих владений на восточных берегах Балтийского моря, включая свои исконные земли в Финляндии. Что же касается Польши, то она была стерта с политической карты» [5, с.148]. Таким образом, постоянная угроза военной безопасности России фактически стимулировали ее «ответную» территориальную экспансию.

Сам же факт территориальной экспансии России, преподносимый в качестве ее имперского синдрома является идеологемой, в основе которого лежит, ни что иное, как реализация  принципа презентизма, предполагающего сознательную интерпретацию исторических фактов и событий через призму современных политических стандартов. Это осознанно предопределяет искажение сущности российской государственности и закономерности ее развития, в процессе которого имеет место акцентирование внимания и преувеличение издержек, неизбежных в процессе государственного строительства, и, напротив, – принижение ее роли в становлении уникальной полиэтнической, поликонфессиональной и даже  межцивилизационной общности – Российской империи. При этом не учитывается, что само расширение или же территориальная экспансия вплоть до середины XX века являлись основным императивом исторического развития всех ведущих государств того времени.

Став сложным конфессиональным и полиэтничным государственным образованием, Россия обречена была стать империй. Но, империей особого рода, поскольку, как вполне обоснованно считает В.В. Ильин, «имперостроительство шло в России не по этническому, конфессиональному, а по космополитическому, веротерпимому признаку, что исключало мессианское подавление нерусских народов и позволяло России за всю свою историю не дробить, утрачивать, а наращивать, приобретать территории» [11, с.10].

Именно поэтому в России «собирание земель» осуществлялось посредством не захватнических колониальных войн, как это было характерно для западных цивилизаций. За исключением государственных образований, сформированных на основе остатков Золотой Орды: Казанского, Астраханского, Ногайского, Крымского и Сибирского ханств, практически все иные этнотерриториальные образования  входили в состав России добровольно или же по условиям договоров с государствами, с которыми Россия вела войны.

Характерные примеры этому: присоединение Финляндии по условиям Фридрихсгамского договора (1809 год) со Швецией, под властью которой Финляндия находилась с XIV века. Аналогичным образом к России были присоединены Прибалтика, по итогам Северной войны, Польша, Молдавия и Приднестровье, Кавказ – по итогам 4 русско-персидских и 6 русско-турецких войн, Семиречье, Туркестан  и другие [17].

Принцип «собирания земель», заложенный в основу государственного строительства определил и специфику формирования российской государственности, которая определялась тем, что на протяжении столетий Россия формировалось как многонациональное поликонфессиональное государственное образование. Со временем национальные, этнические и конфессиональные рамки были расширены и, в конечном итоге, государственность России приобрела наднациональный характер. В этом плане уместно говорить и о так называемом цивилизационном феномене России, важнейшей чертой которого является дух равноправия всех народов, их равноценности, способности вырабатывать  и утверждать свой самобытный путь развития. И.А. Ильин данную тенденцию применительно к сфере межнациональных отношений в России отметил  следующим образом: «Сколько молодых племен Россия получила в истории, столько она и соблюла» [4, с.257]. Показателен тот факт, что в истории России конфликты на межэтнической и религиозной основе занимают ничтожно малое место. Интернациональный характер российской этики, исключительная веротерпимость, а самое главное – ее бескорыстие, приоритет в служении ближнему создали, реальную основу для сближения и единства народов, проживающих на геополитическом пространстве Евразии [2,  с.8]. И поэтому, как справедливо отмечает профессор О. Бельков «Россия есть результат исторической работы и развития русской нации в содружестве с многочисленными входящими в нее этническими образованиями» [8, с.298]. В этом выражении заключена смысловая доминанта российской государственности.

Что касается специфики дезинтеграционных процессов, происходивших на территории Российской империи, то очевидно  здесь проблема все же глубже чем может показаться на первый взгляд и также не укладывается в логику национально-освободительных движений.

Так в частности, раскрывая сущность сепаратистских процессов в Российской империи, представляется необходимым акцентировать внимание на развитии этих процессах в ее наиболее  сложным  в этноконфессиональном отношении регионе – Кавказе.

Начало процессу вхождения Кавказа в состав России было положено обращением представителей Кабарды и адыгских народов, живших на Кубани в 1555 году к русскому царю Ивану Грозному с просьбой принять их в свое подданство и защитить от постоянных нашествий со стороны турок и татар. Царь Иван Грозный принял их в свое подданство и тогда же женился на дочери верховного кабардинского князя Марии Темрюковне. Владения кабардинских князей простирались до реки Сунжа. Поэтому русские войска и поставили здесь, на реке, свою крепость, где поселились русские казаки. На Тереке расселились казаки, названные «терскими», а в междуречье Терека и Сунжи, на Терском хребте, называвшемся тогда «Гребень», поселились «гребенские» казаки. Цель, которая преследовалась при этом московским правительством, с одной стороны, заключалась в возможности контролировать на как можно ранней стадии все передвижения в регионе турецких войск и крымских орд, а, с другой, ‒ обеспечить военно-политическое присутствие России в данном регионе.

Традицию установления тесных военно-политических отношений с народами Кавказа, предусматривавших протекторат России над ними, продолжил и сын Ивана Грозного царь Федор. В годы его правления аналогичные договоры были заключены с кахетинским царем Александром II и с представителями чеченских общин. Так в частности в 1588 году владелец Ауха («Окочанская земля») ‒ Ших-мурза направил к русскому царю официальное посольство и получил жалованную грамоту на подданство и правление.

В целом можно констатировать, что политика России на Кавказе, равно как и в других регионах носила не завоевательный характер, а, в значительной мере, интеграционный характер, основанный на добровольном вхождении различных территорий в ее состав. Об этом в полной мере свидетельствуют архивные документы представленные в архивных сборниках русско-дагестанские отношения, отношения России с Кабардой, Осетией и другие исторические материалы. Если уж говорить о военно-силовой составляющей данной политики, то справедливо будет отметить, что  Россия не завоевывала Кавказ, а отвоевывала право на него у других региональных держав: Ирана и Турции, поскольку регион фактически являл собой владения этих двух государств.

Аналогичным образом в состав России вошло и Закавказье.  Так, свои права на Грузию, Армению и Азербайджан  Россия отстояла в двух войнах с Персией (1804 ‒ 1813 и 1826 ‒ 1828 годов) и двух  ‒  с Турцией (1806 ‒ 1812 и 1828 ‒ 1829 годов).  К 1813 году, после вхождения в состав России Грузии и Азербайджана, присоединения территории Восточной Армении практически весь Кавказ оказался под властью России. Турция и Иран отказались от своих притязаний на регион.

Примечательно, что этнотерриториальные образования, составившие в конечном итоге территории современных Грузии и Азербайджана, в состав России входили на протяжении десятилетий. Так, в частности вхождение в состав России Грузии растянулось практически на 60 лет, ее территории в виде отдельных царств и княжеств присоединялись в разное время и при различных обстоятельствах. Точно таким же образом: разновременно и при различных обстоятельствах в состав Российской империи входили и азербайджанские ханства. Роль России, таким образом, заключалась в интеграции самих этносов в единое социально-политическое образование.

Со временем процесс добровольного вхождения в состав России кавказских народов все более трансформировался в устойчивую тенденцию интеграции их в единое российское пространство, в котором происходила и их собственная интеграция. Более того, данная интеграция фактически стимулировала их этногенез и формирование этнического самосознания.

В целом же сущность же российской политики на Кавказе, начиная с Ивана Грозного, заключалась в том, что руководство России, осознавая значимость региона для обеспечения безопасности ее южных рубежей, тем не менее, не торопилась, а на протяжении столетий присматривалась и строила свои отношения на экономической и политической основе с государственными образованиями региона. Лишь найдя опору в пророссийской ориентации Кабарды, Кахетии, Имеретии, Осетии и ряда других крупнейших региональных этнотерриториальных образованиях, начала процесс экспансии, который в последующем приобрел постепенный, целенаправленный процесс вовлечения народов региона в сферу экономических, торговых, культурных, а затем и военно-политических интересов.

Обращает на себя внимание и так называемый протекционистский национальный аспект кавказской политики России. Достаточно показательны в этом плане указания Екатерины кавказской администрации, изложенные в ее Указе от 28 февраля 1792 года. В нем, в частности, подчеркивалось «что не единою силою оружия … побеждать народы, в неприступных горах живущие … но паче правосудием и справедливостью, приобретать их к себе доверенность, кротостью смягчать, выигрывать сердца и приучать их более обращаться с русскими» [12, с.17]. Этим же Указом Екатерины II кавказскому командованию  вменялось в обязанность строго следить, чтобы от русских подданных «не было чинено ни малейших притеснений и обиды горцам». Традицию екатерининского протекционизма по отношению к народам Кавказа продолжил в последующем Павел I. Так в частности, одним из последних своих «особых повелений» от 28 мая 1800 года он предписывал русской администрации на Кавказе   стараться, как можно меньше вмешиваться во внутренние дела горцев между собой, если это не вредит интересам и границам Российского государства, «разумея, что сии народы находятся больше в вассальстве российском, нежели в подданстве» [1, с.562].

Таким образом, протекционизм по отношению к присоединяемым народам являлся основой всей кавказской политики России дореволюционного периода.

В целом же, рассмотрение сущности экспансионисткой политики России на примере одного из наиболее сложных по своему составу и изначально кризисного и конфликтогенного регионов, свидетельствует о том, что ее основным содержанием являлось не покорение, а вовлечение народов, присоединяемых территорий в общероссийское политическое пространство, предоставление им права и возможности развиваться наравне с другими российскими народами, в том числе и государствообразущим народом – русским.

Более того, по многим своим показателям экспансионистская политика России носила откровенно мессианский характер, поскольку, присоединяя те или иные этнотерриториальные образования, Россия больше отдавала им, чем забирала у них. Позднее данную особенность наиболее образно выразил в свое время даже председатель СНК СССР Рыков, отмечая, что «колониальная политика, например, Великобритании, заключается в развитии метрополии за счет колоний, а у нас колоний за счет метрополии» [6, с.303].

Таким образом, в мессианстве и протекционизме и заключалась логика экспансионистской политики России. При этом мессианство России проявлялось буквально во всех сферах жизнедеятельности кавказских народов, начиная от обеспечения их военно-политической безопасности и заканчивая созданием условий для сохранения их самобытности, этнокультурных традиций и обычаев. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что в настоящее время большинство народов входивших в разное время в состав Российского государства говорит на своих языках, а не на языках сопредельных им ранее держав,  исповедует свою религию, а не официальную религию метрополии ‒ христианство, также является следствием российской мессианской политики.

Следует отметить, что таковой (протекционистской) политика России была не только на Кавказе, но и на других направлениях своей территориальной экспансии: западном направлении, особенно в отношении Польши, Прибалтики, Финляндии; дальневосточном; центрально-азиатском, а  также в отношении других государственных образований, чье современное существование  является следствием именно имперской политики России.

Так в частности, по отношению к Польше, а точнее ее восточной части (Варшавское герцогство), активно поддержавшей Наполеона в войне 1812 года не было предпринято никаких репрессивных мер. Более того, в 1815 году, когда Варшавское герцогство по решению Лайбахского конгресса отошло к России, оно манифестом Александра I получила Конституционную хартию и статус королевства. С 1818 года стал избираться (шляхтой и горожанами) законосовещательный Сейм, созывавшийся в 1820 и 1825 годах. Исполнительная власть в королевстве сосредоточивалась в руках наместника царя, при котором в качестве совещательного органа действовал Государственный совет.

Только после подавления польского восстания 1830 года был издан «Органический статут», отменивший польскую конституцию, а Польша объявлялась неотъемлемой частью империи. Польская корона стала наследственной в русском императорском доме. Сейм упразднялся, а для обсуждения наиболее важных вопросов стали созываться собрания провинциальных чинов. Управление Польшей стал осуществлять административный совет во главе с наместником императора. Была провозглашена несменяемость судей и учреждено городское самоуправление.

Таким образом, вплоть до начала восстания 1861 года Польша обладала автономией в управлении как на уровне муниципалитетов, так и на уровне провинции. Это определяло ее суверенитет, пусть даже и ограниченный, но значительно выделявший ее в сравнении с другими польскими территориями, аннексированными в свое время Австрией и Пруссией. Заметим, что подобные атрибуты автономии имели в тот период лишь штаты в США.

Еще более значимыми атрибутами государственности обладало и Великое княжество Финляндское. Причем, присоединив Финляндию, российский император Александр I уже в 1815 году своим манифестом предоставил невиданную по тем временам автономию, включая наличие собственных органов законодательной власти в лице Сейма, а также Основного закона Финляндского княжества ‒ Конституции. Показательно, что соответствующий манифест, предусматривающий наличие в Финляндии собственной конституции, был объявлен не на русском, а на французском языке. Причиной этого стало, как считал М.М. Сперанский, то, что просто присоединение Великого княжества Финляндии могло оскорбить национальные чувства финнов, поэтому им было предложено «связать Великое княжество с особой императора» [16, 141].

Тем самым русским правительством планировалось с одной стороны предотвратить возможные сепаратистские тенденции в Финляндии, предоставив ей невиданную по тем временам автономию, а с другой – княжество должно было стать, по замыслу М.М. Сперанского, тем «испытательным полигоном» идей федерализма, которые в дальнейшем должны были найти свое развитие и практическое претворение и в остальных губерниях России

В целом Финляндия, в отличие от Польши, достаточно органично вписывалась в структуру Российской империи, имея при этом первой среди всех остальных субъектов империи не только Конституцию, но и правительство. При этом сама Финляндия именовалась Великим княжеством Финляндским, а русский император являлся Великим князем Финляндским и был главой исполнительной власти. Законодательная власть принадлежала сословному Сейму, а исполнительная (с 1809 года) ‒ Правительствующему Сенату из 12 человек, избранных Сеймом.

По существу, Финляндия обладало всеми атрибутами государственности, свойственными полноправному субъекту Федерации (при том, что самой Федерации в тот период не существовало) и находилась под личным протекторатом императора. Другие же органы государственной власти России не имели возможности каким-либо образом влиять на социально-политические процессы в этом регионе. При этом уровень жизни финского населения значительно превосходил общероссийский. Об этом свидетельствует, по крайней мере, тот факт, что одновременно с Конституцией финским крестьянам была дарована вольность, то есть отменено крепостное право, а ее элита, прежде всего, военно-политическая, органично вошла в общероссийскую. Это объясняется тем, что в вопросах военной безопасности Финляндия, расположенная на стратегически важном для России направлении играла роль ее важнейшего форпоста на северо-западном направлении. И поэтому консолидация финского общества в общероссийскую систему в основном шла по линии военно-политической интеграции, посредством привлечения представителей ее элиты на военную службу.

Таким образом, административное устройство Российской империи, несмотря на самодержавный характер политического режима, было по своей структуре пестрым и многоуровневым. А власть метрополии на окраинах была лишь символической. Правительство России предпочитало не вмешиваться во внутренние дела провинций, довольствуясь при этом признанием им лояльности национальных элит.

Наиболее наглядный пример этому развитие, так называемого «остзейского» вопроса в середине XIX века.

Прибалтика или как ее называли в России «Остзейский край» – в период с 1801 по 1876 годы включала в себя три провинции: Лифляндию, Эстляндию и Курляндию, соединенные в отдельное генерал-губернаторство Российской империи. Характерным признаком ее являлось функционирование в крае особого режима, отличающегося от системы общероссийской государственности, доминированием немецкого языка, лютеранства, а также особым сводом законов, судопроизводством, управлением и т.д. При этом титульное население края по существу подвергалось насильственному ассимиляции со стороны представителей немецкой общины, доминировавшей в крае.

В этом и заключалась суть «остзейского», или, как его обозначали в правительственных документах, «балтийского», вопроса сводившаяся к коллизии, связанной с положением двухмиллионного коренного населения края – латами и эстами. С одной стороны, их «онемечивали» остзейское меньшинство и лютеранская церковь, а с другой – стремились обрусить и прорусски настроить центральная власть и православная церковь.

Пик обсуждения этого вопроса пришелся на вторую половину 60-х годов XIX века по ряду причин.

Во-первых, именно в это время ясно обозначились политико-культурные противоречия романо-германского и славянского миров, наметилось противостояние немецких (или, скорее, прусских) и русских политических интересов.

Во-вторых, внутри России с новой силой проявилось влияние так называемой «немецкой партии» при дворе, которая, всячески поддерживая остзейских немцев, да и вообще иностранцев, в карьерных и имущественных делах, тем самым, по мнению многих, пренебрегала государственными интересами России.

В-третьих, в эпоху реформ (1860 ‒ 1870 годы), либерализации общественной жизни и наметившегося подъема международного престижа России, укрепления ее целостности и роста правового порядка во внутреннем управлении диссонансом звучали требования остзейских немцев о расширении автономии края, который, по сути, выпадал из правового поля общероссийского законодательства, так как система «остзейского права» утверждала приоритет местных законов над общими, а препятствия, чинимые деятельности в крае православной церкви, издевательства местных баронов над «туземцами», подчеркнуто пропрусская ориентация интеллигенции, предпочитавшей получать образование в германских университетах и не «замечавшей» русской культуры.

Все это закономерно будоражило общественное мнение России, опасавшегося, как писал Ю.Ф. Самарин, «признания балтийского германизма за политическую национальность»; успехов германизации «тyзeмцев», сближения их с немцами против «русских начал» за создание особого остзейского «государства в государстве» [13, с. 140], т.е. всего того, что и составляло цель программы действий остзейцев.

Что касается практической программы, то все русские оппоненты остзейских немцев сходились на следующих требованиях: утвердить русские государственные начала в Прибалтике ‒ управление по общероссийскому образцу, общерусское законодательство, русский язык в качестве государственного; уравнять в Прибалтике в правах с немцами коренное население края, в первую очередь русских; провести земельную реформу в крае: наделить крестьян землей по русскому образцу реформы 1861 года; включить в программы школ преподавание русского языка, с тем чтобы подготовить в будущем обрусение края; реформировать суд ‒ ввести институт присяжных и выборы местных судей по русскому образцу; осуществить реформу городского управления; поддержать православие в крае.

Проблема символического присутствия в органах управления в целом была характерна и для других национальных окраин России. В этом заключался, с одной стороны залог лояльности местной элиты, которую устраивал данный статус-кво, с другой, – слабость позиций России в управлении национальными окраины, постепенно формировало условия для превращения ее в конфедеративное государство.

Лишь на рубеже XIX ‒ XX веков царское правительство начало так называемую политику «русификации окраин», суть которой сводилась к ведению в школах преподавания русского языка, а также переводу документации на русский язык. Но даже эти робкие попытки вовлечения в единое социально-культурное пространство встретили решительное сопротивление со стороны местных элит, особенно, в Армении, Польше, Финляндии и ряда других национальных окраин России. Поэтому революция 1905-1907 годов сняла данный вопрос вообще с повестки.

Из общей сложившейся системы национально-государственного устройства, характеризующейся слабостью центра-метрополии в национальных окраинах выделяется своим особым статусом Украина. Следует отметить, что Украина также обладала, практически с момента своего вхождения в состав России, автономией. Ее основу заложили так называемые Мартовские статьи (1654 года), определившие административно-территориальное устройство Украины.

Основной спецификой данного устройства являлась привязка к исторически сложившимся войсковым формированиям. Таким образом, формы военной организации Украины были одновременно и ее государственными формами: полки и сотни стали территориальными административными единицами.

Все должностные лица трех урядов ‒ генерального, полкового, сотенного ‒ избирались на общих собраниях: войсковой, полковой, стенной радах. Генеральный уряд состоял из гетмана и генеральной старшины. Высшим распорядительным органом была Войсковая и Генеральная рада, позже превратившаяся в Раду генеральной старшины.

В руках гетмана сосредоточивались функции власти и управления: он командовал войском, располагал высшей судебной властью, пересматривал решения генерального судьи, издавал универсалы, в которых устанавливались общие правовые нормы.

Контроль за деятельностью украинских властей с 1663 года осуществлял Малороссийский приказ, в 1722 году превращенный в Малороссийскую коллегию, надзиравшую за судебными и административными органами (гетманом, генеральным судьей и войсковой канцелярией).

В 1734 году гетманская власть была упразднена, казацкое войско поставлено под командование русского фельдмаршала, а управление Украиной передано царскому резиденту. Но уже в 1747 году был издан указ о восстановлении гетманства на Украине (при Елизавете Петровне), вновь расширилась автономия Украины, в подчинение гетману была передана Запорожская Сечь.

В 1764 году (при Екатерине II) гетманство вновь упраздняется, для управления Украиной создается новая Малороссийская коллегия во главе с президентом, вводится должность Генерал-губернатора Малой России (коллегия состояла из четырех украинцев и четырех русских, при этом должности президента и прокурора не могли занимать украинцы).

Войсковая и Генеральная рада представляли собой собрание украинских властей, верхушки городских жителей из числа шляхты и казачества. Со временем сужалась ранее неограниченная компетенция Войсковой рады: она стала созываться только для избрания гетмана и генерального уряда. В связи с этим Войсковая рада заменяется Радой войсковой старшины, в которой участвовали войсковой старшина и полковники. Местное управление на Украине также совпадало с военным делением. После ликвидации польских органов местного управления (1686 год) полковые власти подчинили себе не только казаков, но и крестьян и мещан (в городах и местечках).

В 1783 году на Малороссию (Украину) распространяется действие Учреждения о губерниях 1775 года. В 1796 году (при Павле I) было восстановлено прежнее судоустройство, существовавшее до 1783 года и лишь в 1864 году, в результате административной реформы территория Украины была разделена на губернии. Таким образом, практически до 1864 года Украина, также как большинство других национальных окраин, обладала автономией в управлении. Центральная же власть осуществляла в основном контрольные и распорядительные функции.

В целом же на анализе основных этапов реализации национально-государственной политики России в дореволюционный период можно констатировать, что ее смысл и содержание определялись интеграцией народов, населяющих ее территорию. При этом, во всех регионах в различное время и различными способами присоединенными к России, сохранялся традиционный для них уклад жизни и управления, главным условием которого являлась, как выше было отмечено,  лояльность элит высшей власти.  Во всех же остальных вопросах управления местные национальные элиты были абсолютно суверены.

Бочарников Игорь Валентинович,
руководитель Научно-исследовательского центра проблем национальной безопасности, профессор кафедры «Информационная аналитика и политические технологии» МГТУ имени Н.Э. Баумана, доктор политических наук, действительный государственный советник Российской Федерации 3 класса

Источник: Человеческий капитал (PDF, ~7 Мб).

Литература и источники

1. Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 год. ‒ СПб., 1869. ‒ Ч.2.  ‒ С.562.
2. Геополитика и мировое развитие. Учебное пособие //Под ред М.И. Ясюкова. ‒ М.:ВА ГШ., 1995. ‒ С.8.
3. Зубов А. Советский Союз: из империи – в ничто? «Полис», 1992, №№ 1-2, с.58.
4. Ильин И.А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948-1954 гг. В 2 т. -Т.1. ‒ М, 1992. ‒ С.257.
5. Лаппо-Данилевский А.С. Идея государства и главнейшие моменты ее развития в России со времени смуты и до эпохи преобразований //Полис. –1994. ‒ №1. –С.179.
6. Национальная политика России: история и современность. М., 1996. ‒ С. 303
7. Ниринянц  А.А. Политическая мысль России. Творческие портреты. Михаил Петрович Погодин //Вестник моск. ун-та. Сер. 12. Политические науки. ‒ 2001. ‒ № 4.
8. Общая теория безопасности (актуальные методологические и социально-политические проблемы /Под ред. А.И.Позднякова. ‒ М.:ВА ГШ, 1994.  ‒ С.298.
9. Овсянникова О.А. Личность эпохи – Василий Витальевич Шульгин  //Геополитический журнал. – 2015. – №2. – С. 91-96.
10. Пресняков Е.А. Российские самодержцы. –М.,1990. –С187.
11. Россия: Опыт национально-государственной идеологии /В.В.Ильин, А.С. Панарин, А.В. Рябов; Под ред. В.В.Ильина.  –М.: Изд-во МГУ, 1994. –С.10.
12. Русско-дагестанские отношения в XVIII ‒  начале XIX вв.: Сб. документов /Под ред. В.Г.Гаджиева и др. ‒ М.: Наука, 1988.
13. Самарин Ю.Ф. Соч. Т.8. С.140-174.
14. Соловьев С.М. Публичные лекции о Петре Великом.  ‒  М.,1884. ‒ С.77.
15. Тойнби А. Постижение истории. –М.:Прогресс, 1990.
16. Тэпс Д. Концептуальные основы  федерализма. –Спб.: Изд-во «Юридический центр Пресс», 2002.
17. Юзефович Т.  Договоры России с Востоком: политические и торговые. ‒ СПб., 1869.