«Мягкая сила» и терроризм как инструменты политики и стратегии некоторых государств
С конца ХХ столетия в дипломатических и политических словарях появилось понятие «мягкой силы» (англ. soft power), трактуемое как форма политической власти, способность государства добиваться желаемых результатов в своей политике на основе добровольного участия, симпатии и привлекательности, в отличие от «жесткой силы» как инструмента принуждения. Разработчиками этой относительно новой концепции подразумевается использование нематериальных ресурсов, достижений культуры, методов убеждения и политических идеалов для оказания необходимого влияния на население зарубежных стран без применения традиционных приемов силового, в том числе военного, давления.
Относительность новизны рассматриваемого понятия обусловлена прежде всего самим его названием «мягкая сила», появившегося в начале 90-х годов в трудах американского профессора Джозефа Ная. Нельзя сказать, что до этого в мире не существовало всего того, что Най объединил в определении «мягкая сила». До этого существовали другие определения и концепции, отражавшие настроения и помыслы людей и сущность многих жизненно важных мировых проблем своего времени. Мы еще помним названия многих международных и национальных организаций, движений, фестивалей, форумов и имена их участников, позиционировавших себя борцами за мир во всем мире, противниками войн и т.п. Но ситуация в мире постепенно претерпевала изменения. С роспуском Организации Варшавского договора и с развалом Советского Союза она, по сравнению с годами подъема антивоенных настроений и движений, приобрела новое содержание и качество.
У многих людей, и прежде всего политиков в начале 90-х годов возникло ложное представление об уходе эры силового противостояния между Востоком и Западом и появлении возможностей для решения спорных политических, экономических, идеологических и иных проблем и конфликтов не силовыми средствами. Включение в политико-дипломатический лексикон понятия «мягкой силы» было как нельзя кстати. Оно дало в руки политиков ряда ведущих стран мира, уставших от постоянного силового стратегического противостояния, мощный инструмент для решения задач своей политики другими, не силовыми методами и средствами. Этот путь казался им более безопасным, более эффективным и результативным.
И действительно, опираясь на свою экономическую мощь, финансовые возможности, передовую науку, культуру, современные технологии, информационные возможности и позиции в мире государство в состоянии задействовав весь этот потенциал для оказания влияния на население других, менее успешных стран. Т.е., «мягкая сила» стала прерогативой избранных и сильных. Одни ее генерируют и пользуются плодами ее применения, другие только ощущают на себе ее воздействие.
Не случайно «мягкой силе» было довольно быстро найдено место в системе национальной стратегии США и даже сформулировано ее официальное определение, согласно которому «Мягкая сила» — это комплекс дипломатических, экономических, политических, военных, юридических и культурологических инструментов несилового воздействия на обстановку в иностранных государствах с целью оказания на нее влияния, отвечающего национальной безопасности США». Для практического применения технологий «мягкой силы» Вашингтоном были созданы соответствующие структуры.
Не утверждаю, но могу предположить, что в последнее десятилетие концепция «мягкой силы» оказала определенное влияние на содержание внешней политики США. Именно в этот период наблюдался определенный отход Вашингтона от безудержного наращивания масштабов применения своих вооруженных сил в различных районах мира и переход к их выборочному, точечному применению. Взяв паузу в прямом и неограниченном применении своих наземных сил в различных регионах мира, Вашингтон стремится минимальными силами и желательно чужими руками, управляемыми американскими спецслужбами, посольствами и консульствами, а также многочисленными неправительственными организациями и своей агентурой дестабилизировать и взорвать военно-политическую ситуацию везде, где это будет признано необходиьым.
А тем временем масштабы задействования «мягкой силы» только нарастают. Примеров действий такого рода очень много (экономические и политические санкции, поддержка неправительственных организаций в ряде стран, инициирование т.н. «цветных революций», ведение информационных войн, применение двойных стандартов, негласная поддержка экстремистских организаций и другое). Но при этом нельзя не видеть и того, что крен Вашингтона в сторону большего, чем прежде, использования технологий «мягкой силы» был вызван и неудачами силовой политики США в Ираке, Афганистане и в отношении Ирана.
«Мягкая сила» сегодня, как никогда прежде, используется некоторыми западными странами в качестве инструмента их политики в мире. Это очевидно. Но это не должно вводить нас в заблуждение относительно пределов и возможностей использования «мягкой силы». Государство, не обладающее соответствующим военным потенциалом, едва ли может рассчитывать на полный успех своих политических замыслов, не говоря уже о защите своего суверенитета и проведении независимой политики.
Стратегия «мягкой силы» напрямую связана с попытками США привлечь к решению их стратегических задач своих союзников. Это стремление прослеживается и в попытках Вашингтона сделать инструментами своей политики и стратегии различные экстремистские организации, в том числе террористического характера. Это особая сфера внешних усилий США, противоречивая и неоднозначная.
Существует немало свидетельств такой противоречивости и неоднозначности. Например, уже никто не подвергает сомнениям роль США в создании террористической «Аль-Каиды» в годы противостояния советским войскам в Афганистане. Той «Аль-Каиды», которая со временем стала злейшим врагом американцев. Появление на Ближнем Востоке террористического монстра в лице «Исламского государства» также является прямым следствием военно-политических манипуляций США в Ираке. К настоящему времени американцы хотя и проводят воздушные операции против этого монстра на территории Сирии, но, похоже, не ставят перед собой задачи полного уничтожения террористов, рассчитывая на их потенциал в борьбе против сирийского правительства Башара Асада и группировки Воздушо-космических сил России в Сирии. Именно поэтому России до сих пор не удается достичь полного взаимопонимания с США по вопросам совместной борьбы с терроризмом.
Другие стран, вовлеченные в сирийские события, такие как Турция, Саудовская Аравия и Катар, уже практически не скрывают своего интереса в поддержке «Исламского государства», используя его в качестве инструмента своей политики в отношении Сирии. Ситуация настолько сложная, насколько и простая: идет борьба за свои интересы, которые у всех сторон разные.
Терроризм как относительно стандартный набор мировоззренческих установок, идей, инструментов и действий, применяемых определенными группами людей, отдельными замкнутыми сообществами и даже государствами для достижения своих политических, экономических, этно-конфессиональных и иных целей, существует на протяжении не одного тысячелетия истории человечества. На всех этапах своего существования он регулярно проявлял себя в различных обличиях, одеждах, цветах и формах, под разными знаменами и лозунгами, используя присущие только ему тактику, инструменты и приемы устрашения и подавления своих противников.
Но суть терроризма всегда была одна: это демонстративное насилие над людьми с целью заставить их принять предложенные им идеологами и вдохновителями террора правила и догматы духовной, экономической, политической, общественной и любой другой жизни. Так ему легче контролировать территории и проживающих на них людей. Не случайно большинство наиболее опасных террористических движений появлялось и получало развитие в недрах религиозных конфессий и на обособленных национальных территориях, где эти задачи решаются быстрее и легче.
О терроризме, его роли и месте в духовной и политической истории человечества, жизни различных стран и народов сказано немало слов, проведено огромное число исследований и написано множество различных книг. Однако, это не помогло человечеству сплотиться перед лицом этой угрозы. До сих пор у мирового сообщества нет всеобъемлющего и четкого определения терроризма, что может говорить о существовании различий в подходах разных стран и их политических классов к оценке терроризма и наличии у них интереса к использованию его в своих текущих и стратегических целях. Поэтому каждый раз, когда ставится задача оценить это явление и его практику в современных условиях, в реальной ситуации и в конкретном месте, мы зачастую не можем сразу определиться ни с форматом оценки, ни с ее акцентами, ни с выводами и рекомендациями, которые, возможно, кто-то хочет услышать и воспользоваться ими в своей работе. Но делать это необходимо, причем на высоком качественном уровне.
Анатолий ГУШЕР