А.П. Ермолов: назначение на Кавказ и посольство в Персию

Мне надобно употребить чрезвычайную строгость, которая здесь не понравится … Наши собственные чиновники, отдохнув от страха, который вселяла в них строгость славного князя Цицианова, пустились в грабительство и меня возненавидят; ибо также и я – жестокий разбойников гонитель.

Из письма А.П. Ермолова к М.С. Воронцову

 

В мае 1816 года генерал-лейтенант А.П. Ермолов рескриптом императора Александра I был назначен главнокомандующим в Грузию.

Решение это не было неожиданным для Алексея Петровича. Более того, он сам этому немало способствовал. Должность командира гренадерского корпуса, в которой он встретил завершение этапа наполеоновских войн, в мирное время с ее представительскими придворными функциями тяготила боевого генерала. Это было поприще тех, кого он называл «героями вахт-парадов и обитателями передних», в массовом порядке появившихся после окончания войны и постепенно оттеснявших боевых офицеров и генералов в армии.

Пассионарность же А.П. Ермолова, и его особое восприятие собственного долга перед Отечеством, требовали непосредственного и активного участия в событиях и процессах, в которых он мог бы играть значимую роль и приносить реальную пользу государству. Это было обусловлено тем, что, как он сам признавался, служба была его «единственной целью» и «господствующей страстью»1.

Именно поэтому еще в феврале 1816 года в письме к своему боевому товарищу А.А. Закревскому (дежурному генералу Главного штаба2 русской армии) Алексей Петрович писал: «Поистине скажу тебе, что во сне грезится та сторона (Грузия) … Не упускай случая помочь мне и отправить на восток»3.

Очевидно, А.А. Закревский действительно сыграл свою роль в назначении А.П. Ермолова на Кавказ, поскольку при личной встрече Александр I отметил, что едва ли принял бы такое решение, если бы не был уверен в желании самого Алексея Петровича возглавить войска Кавказского корпуса. В этом, по словам императора, его убедили А.А. Аракчеев и П.М. Волконский (начальник Главного штаба русской армии).

Таким образом, А.П. Ермолов добился своего. И уже в мае 1816 года в письме к князю М.С. Воронцову (другому своему боевому товарищу) он сообщал: «Вот… исполнившееся давнее желание мое. Боялся я остаться в гренодерском корпусе, где бы наскучила мне единообразная и недеятельная служба моя. Теперь вступаю я в обширный круг деятельности. Были бы лишь способности, делать есть что! По справедливости могу назваться балованным сыном счастия»4.

С таким настроением А.П. Ермолов ехал на Кавказ. Стремление служить здесь зародилось еще в период его участия в 1796 году в персидском походе Экспедиционного корпуса под командованием В.А. Зубова. Именно тогда Алексей Петрович впервые познакомился с Кавказом и почувствовал мощную силу его притяжения. А.П. Ермолов был заворожен этим краем, притягивавшим не только своим величием, но и масштабностью задач, которые ему предстояло решить здесь в качестве наместника.

Поэтому, невзирая на то, что за Кавказским краем в тот период прочно утвердилась репутация «теплой Сибири» – места ссылки строптивых и неугодных офицеров и генералов и таких же гражданских чиновников, для А.П. Ермолова назначение на Кавказ, тем более в качестве фактического наместника было пределом мечтаний. С этого времени, как он сам отмечает: «исчезла мысль о спокойной жизни, ибо всегда желал я чрезвычайно сего назначения, и тогда даже, как по чину не мог иметь на то права».

Длительное время кавказское направление в силу целого ряда причин было в тени внешнеполитической стратегии России, несмотря на то, что уже со времен Петра I оно было обозначено в качестве приоритетного. В 1722 году царь-реформатор, после «окна в Европу» «прорубил окно и в Азию» на территории современного Дагестана. Смерть Петра I и последовавший затем период междуцарствия, насыщенный борьбой за власть между различными группировками, значительно ослабил позиции России в регионе.

Только лишь в период царствования императрицы Екатерины II кавказское направление вновь обрело первостепенное значение. При этом Кавказ рассматривался российским руководством, с одной стороны, как военно-стратегический рубеж обеспечения безопасности южных рубежей государств, а с другой – как важнейший военно-стратегический плацдарм в рамках реализации амбициозного «греческого проекта» князя Г.А. Потемкина.

В соответствии с этим строились и отношения с народами региона. На Кавказе сохранялись сложившиеся к тому времени формы правления, сами же правители, будучи в вассальной зависимости от российского императора, сохраняли абсолютную власть по отношению к своим подданным. Свою позицию по данному вопросу Екатерина II обозначила указом от 28 февраля 1792 года. В нем, в частности, подчеркивалось «что не единою силою оружия … побеждать народы, в неприступных горах живущие … но паче правосудием и справедливостью, приобретать их к себе доверенность»5. Традицию екатерининского протекционизма по отношению к народам Кавказа продолжил в последующем Павел I, хотя и не принимавший в целом ее политики6.

В целом же в кавказской политике России вплоть до конца XVIII века сложилась устойчивая традиция не вмешиваться во внутренние дела кавказских народов. Как отмечал по этому поводу В.О. Ключевский «в конце XVIII века правительство России, ставшей на реках Кубань и Терек перед Кавказским хребтом, совсем не думало переходить горы, поскольку, по словам историка, не имело «ни средств к этому, ни охоты». Но за Кавказским хребтом среди мусульманского населения «прозябало несколько христианских княжеств, которые, почуяв близость русских, начали обращаться с просьбами о покровительстве им России»7. Больше всего таких просьб исходило из Грузии.

В конечном итоге, после очередного обращения о подданстве Георгия XII – царя Картли и Кахетии (Восточная Грузия)8, Павел I принял решение о включении этого царства в состав Российской империи. Решение это было далеко неоднозначное и едва ли обоснованное. Более того, оно противоречило традициям кавказской политики России – невмешательства во внутренние дела сопредельных народов и государств. Как отметил по этому поводу в одном из своих последних интервью один Л.Н.Гумилев: «Долгое время первые Романовы − Михаил, Алексей, даже Петр – не хотели принимать Грузию, брать на себя такую обузу. Только сумасшедший Павел дал себя уговорить Георгию XII и включил Грузию в состав Российской империи»9.

Государственный переворот в Петербурге в марте 1801 года отложил практическое решение этого вопроса. Но уже в сентябре он вновь стал актуальным для руководства России. Новый же император − Александр I не решился единолично принимать решение по такому сложному вопросу и вынес его на обсуждение Государственного Совета. 8 августа 1801 года Государственный Совет при обсуждении этого вопроса отметил, что «присоединение Грузии к России послужит совершенным спасением первой от погибели … Россия же сим приобретением не только найдет в нем все пользы … но сохранит свое достоинство, не уступая от учиненного ею подвига во всех Грузии сопредельных народах, во всей Азии и даже во всей Европе»10.

Таким образом, в основе принятия решения, предопределившего присоединение одной из самых проблемных провинций Закавказья, стало великодержавное миссионерство – стремление спасти от неминуемой гибели единоверный (по терминологии того времени) народ. Трудно сказать, на чем основывалась подобного рода благотворительность, поскольку действительно никаких выгод о включении в состав империи Картли-кахетинского царства, являвшегося фактическим владением Персии, к тому же раздираемого внутренними противоречиями, Россия не получила, да и не могла получить. Более того, Россия чрезвычайно дорого заплатила за подобного рода благотворительность императора, поскольку, взяв под защиту Грузию, она противопоставила себя не только Персии, но и многочисленным кавказским образованиям, для которых эта провинция традиционно являлась местом набегов и грабежей. Результатом этого стал целый ряд войн и вооруженных конфликтов с участием России, в том числе одна из самых для нее кровопролитных и затяжных того времени − Кавказской.

Не будет преувеличением отметить, что данный политический акт кардинально изменил основные направления кавказской политики России. Более того, очевидно, что решение о присоединении Грузии стало той «точкой бифуркации», которая в дальнейшем уже определяла политику России на Кавказе.

Уникальность ситуации заключалась в том, что с присоединением Грузии Россия не имела с этой, уже своей, провинцией общей границы. Две важнейшие коммуникации, соединявшие Россию с Карли-Кахетией – морской путь от Астрахани по Каспийскому морю, а затем по реке Кура и сухопутный через Дарьяльское ущелье и Крестовый перевал – требовали своей охраны. Второй путь, получивший название Военно-грузинской дороги, еще и обустройства в инженерном отношении, и в собственно военно-политическом плане.

Таким образом, едва ли не сразу стало очевидным, что присоединение одной лишь провинции на Кавказе вызовет потребность присоединения других, сопредельных территорий, их защиту, освоение и покорение. Сил же и средств для этого у России на тот момент не было.

Войны с Наполеоном практически на протяжении 15 лет не позволяли вести сколь-нибудь активную кавказскую политику. К тому же в самом регионе в это же время России пришлось вести войны с Турцией (1808-1812 годы) и Персией (1805-1813 годы). Таким образом, и сам Кавказ, и дислоцированный в регионе Кавказский корпус были предоставлены практически сами себе.

Бессистемность в политике и отсутствие четких приоритетов деятельности русской администрации в регионе привели к тому, что отношения с кавказскими властителями стали носить характер бесконечных переговоров. При этом подписанные договоры носили зачастую условный и временный характер. В силу этого Российская империя не была гарантирована от того, что в случае очередной войны на Кавказском театре военных действий кавказские феодалы не поддержат ее противников. К этому следует добавить также то, что Россия во взаимоотношениях с ними являлась как бы данницей, выплачивая им жалование только за то, чтобы они не совершали набеги на Грузию11.

Такое положение сколь угодно долго не могло продолжаться. Россия или должна была уйти с Кавказа, или же утвердиться в нем в качестве полноценной метрополии.

Победа над Наполеоном, утверждение России в качестве ведущей европейской державы предопределило стремление максимально укрепить российские позиции на Кавказе, который стал рассматриваться как важнейший военно-стратегический плацдарм ее восточной политики.

Цели и задачи новой политики России в регионе требовали перестройки ее политико-административной деятельности. Прежде всего, предполагался переход от непрямой формы администрации (через местных владетелей) к непосредственному подчинению кавказских феодальных образований власти наместника.

Изменившееся видение целей российской политики в регионе востребовало феномен А.П. Ермолова – наиболее авторитетного в русской армии военачальника, принципиального и бескорыстного, ставящего интересы службы Отчеству выше каких-либо иных и способного решать поставленные задачи, невзирая на их сложность и опасность. Александр I свою позицию по данному вопросу озвучил словами напутствия А.Ермолову: «Стоять на Кавказе твердо»12.

Для решения этой задачи А.П.Ермолов был наделен Александром I практически неограниченными полномочиями. В их числе, были такие, как принятие подданства Российской империи, ведение вопросов войны и мира, вплоть до объявления войны и начала военных действий, будь то в Закавказье, на Северном Кавказе, или же против Персии и Турции и т.д. В руках наместника была сконцентрирована огромная власть – командира Отдельного Грузинского (с 1820 года – Кавказского) корпуса и главноуправляющего Грузией, ему подчинялись Каспийская флотилия, Черноморское казачье войско, Астраханская и Кавказская губернии. Общая численность всех войск, сосредоточенных у наместника, составляла более 60 тыс. человек13. Генерал-лейтенант А.П. Ермолов, таким образом, получил власть над обширной территорией от Кубани до Волги и от степей Северного Кавказа до Эриванского ханства. На этой древней земле обитали десятки народов, многие из которых имели тысячелетнюю историю и традиции, отношения между ними были очень непростыми. Здесь был узел острых противоречий – национальных, религиозных, социальных и, наконец, межгосударственных, разрешать которые от имени императора предстояло наместнику. И он готов был их решать.

Неожиданным было другое его назначение. Направляя А.П. Ермолова на Кавказ, Александр I, наряду с должностью главнокомандующего в Грузии, наделил его полномочиями главы чрезвычайного посольства в Персии для завершения территориального разграничения в соответствии с Гюлистанским договором 1813 года14.

Не будучи искушенным в хитросплетениях дипломатии, особенно восточной, Алексей Петрович опасался, что он может быть обманут. А этого он себе позволить не мог, поскольку, как он сам отметил по этому поводу «ничто так не оскорбляет самолюбия, как быть обманутым». И, тем не менее, не в правилах А.П. Ермолова было пасовать перед трудностями, тем более отказываться от поручений государственной важности. Поэтому уже в Петербурге он сделал необходимые приготовления к посольству. В начале августа 1816 года он выехал в Москву, а затем на Кавказ.

В сентябре новый главнокомандующий был уже на границе Кавказской губернии, 6 октября – в г. Георгиевске, являвшемся в тот период центром управления Кавказским краем, а 10 октября 1816 года – официально в ставке корпуса в г. Тифлисе вступил в должность.

Сразу же после этого Алексей Петрович чуть более месяца потратил на инспектирование войск Кавказского корпуса, а также провинций региона, находившихся в подданстве Российской империи.

Приоритетными в этот период в рамках подготовки к визиту в Персию для него были закавказские провинции. И уже 9 января 1817 года им был представлен рапорт императору, содержащий описание русско-персидской границы, ее отдельных наиболее уязвимых участков, а также возможные способы их охраны и обороны.

Обширность приграничных территорий, их незащищенность естественными преградами, недостаток войск, ненадежность закавказских правителей,  «готовых, – по мнению А.П.Ермолова, – отложиться при первом удобном случае, при первых успехах Персии или Турции» определяли, на его взгляд, необходимость исправления границ. Этого можно было достигнуть, как считал главнокомандующий, не уступкой, а присоединением персидских провинций вплоть до левого берега реки Аракс. Наиболее же удобным способом обороны границ, по его мнению, может быть только наступательная война, но только в том случае, если не будет совместных против России действий со стороны Персии и Турции.

Во время инспектирования российских территорий Закавказья большое внимание наместник уделял не только военно-стратегическим, но и административным вопросам. Свое впечатление от ознакомления с краем он изложил в письме к А.А.Закревскому: «Ханства, – по его мнению, – богатые дарами природы, но управляемые алчными азиатскими деспотами, могли служить особенно резким примером неустройства закавказских дел»15. Под управлением же русской администрации ханства, как он считал, могли приносить России в десять раз больше доходов и выгод, чем при автономном управлении ханами16.

Одну из причин этого А.П. Ермолов видел в том, что «мои предместники слабостию своею избаловали всех ханов … до такой степени, что они себя ставят не менее султанов турецких и жестокости, которые и турки уже стыдятся делать, они думают по правам им позволительными»17.

Речь шла, прежде всего, о правителях Карабаха и Шеки: Мехти-Кули-Хане и Измаил-хане. Владетель Карабаха, согласно запискам А.П. Ермолова, был чрезмерно доверчив «к окружающим его чиновникам, которые его обманывают, проводит время в распутстве, ничем более не занимаясь, как охотою с собаками или ястребами». Результатом этого стал полной упадок провинции, нищета населения, да и самого хана. «Любимцы, по словам Алексея Петровича, – расхитили собственно принадлежащее ему имущество до такой степени, что ему недостает средств к содержанию себя приличным образом. За несколько лет не представлено в казну ничтожной, платимой им, дани». Естественно, что такое положение наместник не мог воспринимать безучастно.

Что касается Измаил-хана, то до главнокомандующего еще в Тифлисе дошли жалобы его подданных на неправосудность и «в наказаниях не только не умеренного, но жестокого, кровожадного». По прибытии в Щеки наместник был вынужден лично разбираться с жалобами на хана, но поскольку их было очень много, Алексей Петрович приказал российскому приставу, находившемуся в Шеки собрать всех, подвергнутых Измаил-ханом жестоким истязаниям, и поместить в его дворце, «пока не удовлетворит, по крайней мере, семейств их обеспечением их благосостояния».

Таким образом, А.П. Ермолов в ходе инспектирования провинций не только изучал состояние дел, но и принимал меры по введению «хотя бы подобия российского управления» в них. Помимо этого он утверждал свою репутацию – репутацию наместника императора на Кавказе – сильного, властного, абсолютно бескорыстного человека, жесткого, а порой и жестокого правителя, которого при случае ничто не остановит. Время разговоров и уговоров для закавказских (а в последующем и северокавказских) правителей с прибытием А.П. Ермолова закончилось.

И именно это продемонстрировал в ходе встречи с правителем Ширвана Мустафою-ханом, который, по мнению Алексея Петровича, хотя и управлял ханством лучше других правителей, но отличался крайним высокомерием по отношению к русской администрации. К тому же, А.П. Ермолову были известны его «связи с народами Дагестана, сильными, воинственными, никому доселе не покорствовавшими, думая тем устрашить русских и заставить уважать себя более прочих»18. Для наместника его связи не стали достаточным аргументом и, более того, на встречу с ним он прибыл в сопровождении только лишь пяти человек, в то время как свита Мустафы-хана составляла порядка пятисот. Алексей Петрович, тем самым продемонстрировал, кто есть кто на Кавказе. Он – генерал-лейтенант А.П. Ермолов – наместник императора, или, по образному выражению брата Александра I Константина, – проконсул Кавказа, а генерал-лейтенант Мустафа-хан всего лишь правитель одного из закавказских ханств, да и то до того времени, пока руководство России это ему допускает.

По возвращению в декабре 1816 года в Тифлис, главнокомандующему предстояло решить ряд вопросов непосредственно в Грузии, в том числе, связанных с упорядочиванием деятельности грузинской знати, мнение о которой у него также было крайне нелицеприятным. «Князья, – по словам А.П. Ермолова, – ничто иное есть, как в уменьшенном размере копия с царей грузинских. Та же алчность к самовластию, та же жестокость в обращении с подданными»19. Примечательна и другая его характеристика грузинской знати, изложенная в Записках об управлении Грузией: «Не погрешая можно сказать о князьях грузинских, что при ограниченных большей части их способностях, нет людей большего о себе внимания, более жадных к наградам без всяких заслуг, более неблагодарных»20.

Критически оценивал главнокомандующий и качество русской администрации на Кавказе. В письме к М.С. Воронцову он отмечает: «Беспорядок во всем чрезвычайный. … Мне надобно употребить чрезвычайную строгость, которая здесь не понравится … Наши собственные чиновники, отдохнув от страха, который вселяла в них строгость славного князя Цицианова, пустились в грабительство и меня возненавидят; ибо также и я – жестокий разбойников гонитель»21.

Удручающее впечатление на А.П. Ермолова оказала также ситуация с дислокацией Грузинского корпуса. По словам Алексея Петровича: «Обстоятельно вникал я в образ жизни войск… Нимало не удивляюсь чрезмерной их убыли. Если нашел я кое-где казармы, то сырые, тесные и грозящие падением; в коих можно только содержать людей за преступление; но и таковых немного, большею частою землянки, истинное гнездо всех болезней, опустошающих прекрасные здешние войска»22.

Таким образом, состояние дел в крае предполагало необходимость реализации комплексной программы. Поскольку же главной задачей в тот период была подготовка к посольству в Персию, то А.П. Ермолов не мог предпринимать каких-либо кардинальных мер в этом направлении. Только лишь после окончания посольства, в 1818 году им была представлена императору развернутая программа по переустройству военной и гражданской части управления Кавказом. Но уже в конце 1816 года он четко определил свою позицию по данному вопросу. Ее он изложил в письме к А.А. Закревскому: «До тех пор, как не узнают коротко правил моих и точного намерения сделать пользу здешнему краю, много будут недовольны и дойдут вопли до вас, но вы не бойтесь, все будут довольны впоследствии. Я страшусь ваших филантропических правил. Они хороши, но не здесь». Главным средством для приведения дел в порядок, по мнению главнокомандующего, должна стать «строгость, строгость и строгость». И это относилось не только к местным жителям, но и к непосредственным подчиненным А.П. Ермолова.

Первым шагом в этом направлении наместника стал наложенный секвестр на имущество всех чиновников казенной экспедиции. В декабре 1816 года наместник распустил действующую с 1801 года в Тифлисе особую полицейскую канцелярию, посадив при этом трех чиновников «под караул» в здании полиции с тем, чтобы они привели в порядок архив, где за последние 12 лет накопилось 600 нерешенных дел. А 30 декабря 1816 года наместник утвердил Положение «О новом устройстве в Тифлисе Градской полиции и об учреждении Квартирной комиссии»23. Создание Квартирной комиссии было обусловлено необходимостью упорядочения системы воинских постоев, которая раньше всей тяжестью ложилась только на бедных горожан. В соответствии с новым положением повинность по постою должны были определять члены Комиссии, избранные от всех обществ, имеющих дома в черте города. Дальнейшие преобразования административного управления краем пришлось отложить, поскольку зимой 1817 года все помыслы Алексея Петровича были направлены на подготовку к визиту в Персию.
Обстановка тем временем в сопредельных приграничных районах резко обострилась. Причиной этого стало сосредоточение персидских войск вблизи российских границ. Одновременно с этим в Восточной Анатолии в районе Эрзерума происходило сосредоточение турецких войск.

Все это свидетельствовало о большой вероятности координации действий Персии и Турции, в равной степени неудовлетворенных итогами их последних с Россией войнами и возможности начала новых военных действий одновременно на персидском и турецком направлениях. В этих условиях генерал А.П. Ермолов, совмещавший одновременно должности главнокомандующего и посла в Персию, не мог позволить себе оставить войска Грузинского корпуса. По мнению Алексея Петровича, с учетом особенностей восточного менталитета персы могли под благовидным предлогом задержать его в Персии и в это же время начать во взаимодействии с Турцией новую войну с Россией24.

Не без основания А.П. Ермолов полагал, что за всем этим стоит Великобритания, руководство Ост-Индийской компании которой имело чрезвычайное влияние на шаха и чиновников Персии. Это в Европе в тот период России и Великобритания были союзниками. В Закавказье же и в сопредельных на этом направлении государствах у России не было более непримиримого и опасного противника.

Тем не менее, несмотря на усилия англичан антироссийский персидско-турецкий альянс не сложился. Ситуация разрешалась тогда, когда руководство Турции, узнав о намерении Трапезундского паши объявить о независимости, направило в Восточную Анатолию войска с целью пресечения проявлений сепаратизма в Трапезундском пашалыке, а также в других провинциях региона.

Убедившись в том, что объединения Турции и Персии на данный момент невозможно, А.П. Ермолов принял решение о начале посольства и в апреле 1817 года спустя полгода после официального вступления в должность командующего и генерал-губернатора со свитой в 200 человек выехал в Персию.

Само посольство А.П. Ермолова в Персию по праву должно войти в учебники дипломатии. Дело в том, что императором Александром I А.П. Ермолов был уполномочен «увериться нельзя ли в Талышинском и Карабахском ханствах найти средство в удовлетворении домогательства Персии в возвращении ей некоторых земель, отошедших к России по Гюлистанскому договору»25. У наместника же, как выше было отмечено, уже к началу посольства сформировалось свое видение решения территориального вопроса, основывавшееся на твердом убеждении, что уступки территории существенно ухудшат положение России в регионе.

Как показало развитие событий, выбор Алексея Петровича в качестве посла был как нельзя более удачен. В отношениях с восточными правителями и дипломатами большое значение имела настойчивость, твердая воля, а она и составляла одно из главнейших качеств А.П. Ермолова.

Посольству предшествовала большая подготовительная работа. Прежде всего, Алексей Петрович изучил нравы и обычаи персидского двора, выработав для себя наиболее оптимальную модель поведения в ходе переговоров: учтивость с шахом, твердость и жесткость в отношении его приближенных.

Помимо этого, А.П. Ермоловым был предпринят также ряд превентивных мер по усилению своих позиций на переговорах. Одной из них стало распространение информация в Персии, в том числе посредством каналов МИД России о том, что он является прямым потомком Чингисхана. Расчет был сделан на то, что руководство этой страны, несмотря на давность лет, все еще хорошо помнит времена великого монгольского завоевателя и последствия его походов, в том числе по территории самой Персии.

С учетом же того, что для персидского руководства чрезвычайно значимы были внешние атрибуты, А.П. Ермоловым были предприняты меры по приданию максимальной «пышности» посольства. И действительно из всех русских посольств, когда-либо отправленных в эту страну, посольство А.П. Ермолова было бесспорно самым блестящим, как по своему составу, так и по денежным на него затратам. Примечательно, что в состав посольства был приглашен и ряд кавказских владетелей, в том числе валий Кабарды князь К. Джанхотов.

Придерживаясь в целом порядков, царивших при персидском дворе, и разговаривая с персами на их же «языке» (красноречия и откровенной лести), Алексей Петрович вместе пресекал попытки унижения его собственного достоинства. Этим Ермолов поступиться не мог.

Следует отметить, что согласно этикету персидского двора все лица, включая глав дипломатических миссий, в ходе аудиенции у шаха и членов его семьи обязаны снимать обувь и надевать красные чулки. Это было неотъемлемым правилом. Помимо этого в ходе аудиенции иностранцы должны были падать ниц, а также исполнять ряд других унизительных процедур. Все это Ермолов отверг, несмотря на убеждения его персидских визави о том, что требования этого этикета безоговорочно выполняются и французскими, и английскими послами. В журнале же, который он вел в период посольства, эту ситуацию Алексей Петрович объяснил следующим образом: «Так как я, не приехал ни с чувствами наполеонова шпиона, ни с прибыточными расчетами приказчика купечествующей нации, то и не согласился ни на красные чулки, ни на другие условия»26.

Само посольство продолжалось в течение полугода. Это было связано не только с неразвитостью коммуникаций, но и с особенностями восточной дипломатии, с ее неторопливостью и приданию особого значения внешним атрибутам официальных мероприятий. Выехав из Тифлиса 17 апреля 1817 года, только во второй половине мая А.П. Ермолов прибыл в Тавриз (столицу персидской провинции Азербайджан), где располагалась резиденция наследника персидского престола Аббас-мирзы, крайне негативно относившемуся к России. Это он и попытался продемонстрировать российскому послу. На, что А.П. Ермолов ответил откровенным презрением.

Поскольку посол России отказался надевать красные чулки и падать ниц перед Аббас-мирзой, последним было принято решение встречу с послом проводить не в зале для аудиенций, а во дворе. Попытка унизить российского посла дорого обошлась наследнику. А.П. Ермолов, прибыв к месту встречи, сделал вид, что не узнал наследника и принялся громогласно расспрашивать окружающих – «где же принц?», а, уезжая из Тавриза, прямо заявил, что поскольку он не был принят соответствующим образом, то не считает встречу аудиенцией. Прощаться же с персидским наследником вместо себя он отправил советника посольства.

Таким образом, Аббас-мирза, искавший случая унизить русских в глазах своих будущих подданных и возвысить понятие о собственном величии и могуществе, нашел в А.П. Ермолове жесткий отпор и откровенное презрение. Это было его основным оружием на данном этапе посольства.

Непосредственно перед убытием из Тавриза посол России предупредил персидских дипломатов, что не допустит унизительных по отношению к себе процедур их этикета, в том числе, касающихся надевания красных чулок. Эту позицию он потребовал довести и до сведения шаха и «чтобы не делать бесполезно излишнего пути, он на дороге будет ожидать ответа: ехать ли ему далее, или возвратиться в Россию?»27.

В июле 1817 года, практически через три месяца после начала посольства, А.П. Ермолов прибыл в летнюю резиденцию шаха в Султаниэ. Здесь Алексей Петрович кардинально изменил поведение. И насколько презрительно и жестко он вел себя в отношении наследника, настолько учтив он был с шахом Фетх-Али.

Торжественная аудиенция Российского посла А. П. Ермолова у персидского шаха Фетх-Али в 1817 г.

Во многом этому способствовало также и то, что к этому времени был окончательно решен вопрос о пресловутых «красных чулках». Для А.П. Ермолова было сделано исключение, и в процедуру этикета вместо их надевания, был внесен пункт о том, что один из служителей должен будет смести пыль с его сапог. Помимо этого беспрецедентным было и то, что для российского посла было поставлено кресло, на одном с шахом ковре. Аудиенция фактически происходила сидя, и только при обращении к нему Фетх-Али А.П. Ермолов из учтивости поднимался с кресла.

Позиция Алексея Петровича, исключающая любые проявления унижения посольства, в полной мере себя оправдала. Определенную роль в этом, очевидно, сыграла и распространенная им в преддверии посольства информация о том, что он является прямым потомком Чингисхана. А для того, чтобы развеять сомнения относительно этого, он представил шаху находившегося в его свите своего двоюродного брата полковника П.Н. Ермолова, которому, как вспоминал в последующем Алексей Петрович, «природа дала черные подслеповатые глаза и, выдвинув вперед скуластые щеки, расширила лицо наподобие калмыцкого». На вопрос же одного из персидских сановников: сохранилась его родословная, как вспоминал А.П. Ермолов «решительный ответ, что она хранится у старшего фамилии нашей, утвердил навсегда принадлежность мою Чингисхану28.

Таким образом, все сомнения в монголо-татарском происхождении российского посла были сняты. В конечном итоге в эту рожденную в Тифлисе родословную А.П. Ермолова поверил и сам Фетх-Али.

Большое значение сыграли также и подарки шаху от императора Александра I. Их богатство и изящество очаровали Фетх-Али, но больше всего его поразили зеркала громаднейших размеров, каких ему еще не приходилось видеть. По воспоминаниям А.П. Ермолова, «шах долго и неподвижно рассматривал самого себя и обливавшие его алмазы и бриллианты. Никто не смел нарушить очарования шаха, который хотел не раз отойти от зеркал и снова к ним возвращался»29. Завершая аудиенцию, Фетх-Али поблагодарил российского посла и заявил, что «ему было бы несравненно легче приобрести миллионы, чем эти подарки русского венценосца, которых он не променяет ни на какие сокровища в мире»30.

Таким образом, Алексею Петровичу удалось настолько расположить к себе шаха, что он впоследствии не раз говорил своим придворным о том, что «он чрезвычайно доволен Ермоловым, что перед ним, как государем, более Ермолова почтительным быть невозможно»31. Все это, конечно же, способствовало успешному ведению переговоров, начатых сразу же после вручения подарков шаху.

С персидской стороны делегацию на переговорах возглавлял визирь Мирза-Шефи, с которым Алексей Петрович еще до аудиенции у шаха установил максимально благоприятные отношения. Посредством своего красноречия и откровенной лести посол убедил визиря в своем простосердечии. «Как мужа опытного и мудрого, просил я его наставления и уверял, что руководимый им, я не могу не сделать полезного. В знак большей к нему привязанности я дал ему название отца и, как покорный сын, обещал ему откровенность во всех поступках и делах». В результате, как вспоминал А.П. Ермолов, «о чем невыгодно мне было трактовать с ним, как с верховным визирем, я обращался к нему, как к отцу, когда же надобно было возражать ему или даже постращать, то, храня почтение, как сын, я облекался в образ посла … и всегда выходил торжествующим»32.

От российской стороны переговоры А.П. Ермолов вел лично. При этом, не доверяя словесным объяснениям и обещаниям, добился того, чтобы переговоры протоколировались. Переписку по переговорам вел лично с тем, чтобы «в случае каких-либо промахов, не подвергать нареканиям или упрекам других, а за все быть ответственным самому»33.

С учетом сложности обсуждаемого территориального вопроса и кардинальной противоположности позиций по нему, Алексей Петрович полагал, что переговоры затянутся. Но, он как отмечает В.А. Потто, ОН «напал на настоящий путь к дипломатической победе, путь «лести шаху» и энергичной настойчивости, напротив, с его министрами»34. В результате рамки переговоров ограничились несколькими свиданиями и одной конференцией 12 августа 1817 года.

Представителям Персии так и не удалось склонить российского посла к уступке Карабаха или, по крайней мере, хоть части Талышинского ханства. А.П. Ермолов не уступил ничего.

Изучив слабые стороны своих соперников, в ходе переговоров Алексей Петрович широко пользовался всем, чем мог, в том числе, призывом в свидетели обоснованности своих требований великого пророка Магомета. При этом он не уставал акцентировать внимание на том, что, являясь потомком Чингисхана в той самой стране, где владычествовали его предки, находится послом, утверждающим мир и дружбу.

Предупреждая же своих персидских визави о возможности России новой войной, посол заявил, что, если увидит хотя малейшую холодность или намерение перервать дружбу, то для достоинства России не потерпит, чтобы они первые объявили войну, и тотчас потребует земли уже по Аракс и назначит день, когда возьмет Тавриз35. «Угрюмая рожа моя,– юмористически описывает он свои действия в письме к графу А.А. Закревскому,– всегда хорошо изображала чувства мои, и когда я говорил о войне, то она принимала выражение человека, готового схватить зубами за горло. Я заметил, что они (персидские министры) того не любят, и всякий раз, когда мне недоставало убедительных доказательств, я действовал зверской рожей, огромной своей фигурой, которая производила ужасное действие, и широким горлом, так что они убеждались, что не может же человек так громко кричать, не имея основательных и справедливых причин»36.

Персидские переговорщики, убедившись в непреклонности А.П. Ермолова, попытались его подкупить. Так, во время одного из приемов министр внутренних дел попытался надеть ему на палец перстень. Алексей Петрович тут же вернул перстень и объяснил, что он взяток не берет.

После же того, как и это средство «не сработало», визирь и другие персидские участники переговоров стали апеллировать к авторитету шаха, который, по их словам, «до того был уверен в уступке ему областей, что они страшатся одной мысли заявить ему о неудаче переговоров по этому предмету»37. На это российский посол заявил о готовности лично довести до него свою позицию. Это стало его последним доводом, после чего переговоры были завершены и уже через четыре дня – 16 августа, российский посол получил официальное уведомление, что Фетх-Али-шах приказал считать решенным вопрос об областях, отошедших к России по Гюлистанскому трактату.

27 августа 1817 года состоялась прощальная аудиенция российского посла, на которой А.П.  Ермолов в очередной раз покорил шаха, явившись на нее в ленте персидского ордена Льва и Солнца I степени с бриллиантами, врученными ему накануне. На прощанье шах с изысканием красноречием выразил сожаление о предстоящем расставании с послом. «Ты, – произнес он, – до того расположил меня к себе, что язык мой не хочет произнести, что я отпускаю тебя»38. Алексей Петрович действительно добился максимального расположения к себе шаха Персии. Парадоксом истории является того, что это было достигнуто боевым генералом, для которого шум боя и грохот орудий были намного привычнее различного рода церемониалов, в то время как интеллигентный А.С. Грибоедов во взаимоотношениях с тем же Фетх-Али доводил его до состояния ярости. Что, по всей видимости, и стало одной из причин смерти великого русского писателя.

Посольство А.П. Ермолова, таким образом, было фактически завершено. Главная его цель – разрешить вопрос о пограничных ханствах – была достигнута. Осталось, однако, еще два нерешенных вопроса – об учреждении в некоторых пунктах Персии русских консульств и торговых контор, а также возвращении тех из русских дезертиров, пожелавших вернуться в Россию. Но переговоры по этому поводу были отданы на решение Аббас-Мирзы, и поэтому А.П. Ермолов вынужден был снова встретиться с ним в Тавризе в сентябре 1817 года на обратном пути.

Здесь переговоры были не столь удачны, как в резиденции шаха. И если по первому вопросу особых возражений не было, как и не было в последующем желания со стороны Персии исполнять достигнутые договоренности, то по вопросу возвращения дезертиров посольство ждала неудача. Как оказалось, Аббас-Мирза перед приездом А.П. Ермолова в Тавриз отправил батальон русских дезертиров в поход, а тех, которые остались, держал под караулом и никуда не выпускал, пока посольство находилось в резиденции. Это вызвало негодование российского посла, и он официально отказался признать Аббас-Мирзы наследником персидского престола.

В ходе посольства Алексей Петрович продемонстрировал еще одно свое качество – бескорыстие. Подарки по завершению посольства он принял только от шаха и визиря, подарки же от персидских министров вернул обратно. При этом принятые подарки в последующем раздарил своим знакомым и родственникам. Эту характерную черту Н.Н. Муравьев-Карский, сопровождавший Ермолова в посольстве, писал: «… Римские добродетели сего человека единственны; он имел случай обогатиться одним посольским жалованием, но он его отказал, довольствуясь жалованием, принадлежащим к его чину»39. Дело в том, что, потратив во время посольства в Персию экстраординарную сумму в 100 тысяч рублей, А.П. Ермолов вернул ее в казну. «Сии последние, – пишет он А.А. Закревскому, – даны мне в полное распоряжение и без отчета, взамен также и жалованья, которое я принять не согласился. … Пожалуй, обрати на это внимание Государя, не мешает, если он увидит, что в деньгах я не первое поставляю счастье. В Персии я мог, по крайней мере, взять миллион с Аббас-Мирзы, которого надобно только было признать за наследника престола. Я сие мог сделать на основании данной мне инструкции… но я видел в том нам вред и за сто миллионов бы не согласился. Много нашлось бы мастеров, которые бы и деньги взяли и поступку своему придали похвальный вид. Меня многие примут за дурака!».40 За «дурака» или, по крайней мере, чудака его многие бы приняли и в наше время. Но в том и заключается феномен А.П. Ермолова, стремление и способность бескорыстно вершить великие дела на благо Отечества.

Не будучи профессиональным дипломатом, Алексей Петрович блестяще и бескорыстно исполнил дипломатическую миссию. Ему удалось не только оставить за Россией завоеванные территории в ходе войны с Персией, но и установить если не дружественные, то, по крайней мере, нейтральные отношения с этой страной на весьма продолжительный период. Это дало возможность сосредоточить внимание на внутреннем устройстве Кавказского края и достижении главной цели, с которой он был сюда направлен – утверждения позиции России на Кавказе.

Бочарников Игорь Валентинович


1 – См.: Давыдов М.А. Оппозиция его Величества. – М.: Ассоциация «История и компьютер», 1994. – С. 18; Сборник Императорского Русского Исторического Общества (далее: РИО) . – Т. 78. – С. 273.

2 – Аналог современного Генерального штаба. (Прим. автора).

3 – См.: Давыдов М.А. Указ. соч. – С. 54; РИО. – Т. 73. – С. 193.

4 – См.: Давыдов М.А. Указ. соч. – С. 54; Архив князя Воронцова. – М, 1891. –Т. 36. – С. 154.

5 – Русско-дагестанские отношения в XVIII – начале XIX вв. : Сб. документов /Под ред. В.Г.Гаджиева и др. – М.: Наука, 1988.

6 – Так в частности, одним из последних своих «особых повелений» Павел I от 28 мая 1800 года предписывал русской администрации на Кавказе стараться как можно меньше вмешиваться во внутренние дела горцев между собой, если это не вредит интересам и границам Российского государства, «разумея, что сии народы находятся больше в вассальстве российском, нежели в подданстве». См.: Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 год. – СПб., 1869. – Ч.2. – С. 562.

7 – Ключевский В.О. Курс русской истории. – Т.V. – С.178.

8 – См.: Акты Кавказской археографической комиссии. – Т.I. – С.179-181. Нота Грузинского посольства.

9 – См.: Гумилев Л.Н. Меня называют евразийцем. //Наш современник. – 1991. – № 1. – С. 140.

10 – Агаян Ц.П. Россия в судьбах армян и Армении. – М.: Арм. инс-т политологии и межд.права, 1994. -С.45.

11 – Так в частности, по словам В.А.Потто, Анцуховское общество в Дагестана, уже во времена Ермолова считало себя обиженным, не получая от России денег. Анцуховцы писали Ермолову, что обещают жить в мире с русскими только в таком случае, если будут получать дань, какую платили им грузинские цари. См.: Потто В.А. Кавказская война. Т.2. //http://www.hekupsa.com/istoriya/knigi/istoriya-russko-kavkazskoy-voyni/v-potto-kavkazskaya-vojna-t-2/view

12 – См.: Керсновский А.А. История русской армии: В 4-х томах. – М.: Голос, 1993. – Т. 2.

13 – Согласно запискам самого А.П. Ермолова, «численность войск Грузинского корпуса в октябре 1816 года составляла: нижних воинских чинов, могущих быть в действии: 19-й и 20-й пехотных дивизий 30336, резервной бригады и трех гренадерских полков 7024, в гарнизонных полках и баталионах 5920, в Нижегородском драгунском полку 711, в линейных казачьих полках 5302, Войска Донского в казачьих полках 5237, Астраханского казачьего войска в трех полках 1634. Артиллерии: батарейных 48, легких 60, конноказачьих 24 орудий. См.: Записки Алексея Петровича Ермолова во время управления Грузией // http://ermolov.org.ru/book/zapisgruz.htm.

14 – Согласно Гюлистанскому мирному договору, Персия признавала переход к России Дагестана, Грузии, Мегрелии, Имеретии, Гурии, Абхазии и ханств: Бакинского, Карабахского, Гянджинского, Ширванского, Шекинского, Дербентского, Кубинского, Талышского. По договору России предоставлялось исключительное право иметь свой военный флот на Каспийском море. Купцы обеих стран получали право свободной торговли. См.: Трактат, заключенный в Гюлистане 12 октября 1813 года // Договоры России с Востоком, политические и торговые. ‒ М., 2005. ‒ С. 212.

15 – Потто В.А. Кавказская война. Т.2. //http://www.hekupsa.com/istoriya/knigi/istoriya-russko-kavkazskoy-voyni/v-potto-kavkazskaya-vojna-t-2/view

16 – См.: там же.

17 – См.: Давыдов М.А. Указ. соч. – С. 78.

18 – См.: Записки Алексея Петровича Ермолова во время управления Грузией// http://ermolov.org.ru/book/zapisgruz.htm.

19 – См.: Давыдов М.А. Указ. соч. – С. 78.

20 – См.: Записки Алексея Петровича Ермолова во время управления Грузией //http://ermolov.org.ru/book/zapisgruz.htm.

21 – См.: Давыдов М.А. Указ. соч. – С. 54-55.

22 – См.: Давыдов М.А. Указ. соч. – С. 55.

23 – См.: Акты Кавказской археографической комиссии. – Т.VI. – С.2.

24 – Опасения эти были небезосновательны, поскольку именно так и произошло с русским послом князем А.С. Меньшиковым в 1826 году. В то время как больше месяца уже шла очередная русско-персидская война (1826 – 1828 годы), он удерживался в подвластном Персии Эриванском ханстве. Прим. автора.

25 – См.: Берже А.П. Посольство А.П. в Персию. В кн. За стеной Кавказа. – М.: Молодая гвардия, 1989. – С. 452.

26 – См.: Потто В.А. Кавказская война. – Ставрополь, 1994. ‒ Т.2.

27 – См.: Берже А.П. Указ. соч. – С. 459.

28 – Потто В.А. Кавказская война. Т.2. //http://www.hekupsa.com/istoriya/knigi/istoriya-russko-kavkazskoy-voyni/v-potto-kavkazskaya-vojna-t-2/view

29 – См.: там же.

30 – См.: там же.

31 – См.: там же.

32 – См.: Потто В.А. Указ. соч.

33 – См.: там же.

34 – См.: там же.

35 – См.: там же.

36 – См.: Потто В.А. Указ. соч.

37 – См.: там же.

38 – Цит. по: Берже А.П. Указ. соч. – С. 464.

39 – Русский архив, 1986, кн.1. С. 523.

40 – См.: Давыдов М.А. Указ. соч. – С. 27-28.

Вам может также понравиться...

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *