Ярослав Александрович Галан. Украинский герой Советского Отечества

Судьба отмерила ему до обидного короткую жизнь – всего сорок семь лет, три месяца и один день. Эта жизнь могла бы быть совсем иной – долгой, спокойной жизнью обеспеченного галичанского интеллектуала. Но он выбрал борьбу – за счастье своего народа, за коммунистическую идею, борьбу против фашизма. «От ликующих, праздно болтающих, / Обагряющих руки в крови, / Уведи меня в стан погибающих / За великое дело любви», – писал Некрасов. Вот и Ярослав Галан ушёл – в тот самый стан, отвергнув литературную славу, престижную преподавательскую работу, материальное благополучие. Потому что тоже был «солью земли».

Ярослав Александрович Галан родился в 1902 году в местечке Дынове, в сорока километрах от Перемышля (сейчас это Польша), в семье мелкого служащего. Главным богатством в доме были книги – собрания русских классиков, «Кобзарь» Шевченко, бережно переплетённые комплекты «Родины» и «Нивы». Иногда родители вслух читали друг другу стихи, итогда маленькие Славко, Ваня и Стефа, оставив игрушки, заворожено прислушивались к их голосам.

Школы в Дынове не было, поэтому, когда Славко исполнилось семь лет, семья была вынуждена переехать в Перемышль. За начальной школой последовала гимназия, где мальчик с удивлением узнал, что украинцы – вовсе не славянский, а «западный», «европейский» народ, и тот, кто читает русскую литературу, является его потенциальным врагом. Юных галичан воспитывали как «верных чад» католической церкви и преданных солдат австрийского императора. Это, однако, не мешало одновременно внушать им, что именно они, будущие «орлы-самостийники», принесут когда-нибудь свободу родной украинской земле.

Но гимназисты читали не только националистические фантазии историка Михаила Грушевского и папские энциклики, но и статьи и стихи Ивана Франко. Рискованность этого занятия Ярослав в полной мере оценил после ареста своего отца. Добросовестный, консервативно настроенный австрийский чиновник был отправлен в концлагерь Талергоф как «сочувствующий России» лишь за обнаруженные в его доме русские книги. А сын «русофила» был немедленно исключён не только из гимназии, но и из музыкальной школы, где он учился игре на скрипке.

Гимназист Галан. Ростов-на-Дону, 1915 г.

Во время Первой мировой войны расправы над мирным населением Галиции приняли массовый характер: более шестидесяти тысяч галичан были повешены, многие заключены в лагерь – кто на русскую книгу или газету, кто за фразу «я – русский» (а не «русин»). Матери Галана удалось бежать с тремя детьми в Ростов-на-Дону. Здесь, продолжив учёбу в русской гимназии, Ярослав познакомился с творчеством Герцена, Чернышевского, Белинского, Горького, узнал о воссоединении Украины с Россией, о Богдане Хмельницком, о Ленине. Это было не только «открытием мира», но и началом сознательной политической борьбы. «Спокойствие – душевная подлость», – эта, занесённая в дневник, фраза Льва Толстого стала одним из нравственных принципов будущего писателя. Убеждённый, готовый на битву за свои убеждения враг был ему более близок, нежели «теплохладный», равнодушный обыватель.

В 1918 году Ростов стал южным центром контрреволюции. Генерал Каледин, войсковой атаман Дона, при поддержке украинской Центральной рады перебрасывал сюда белогвардейские формирования. Вместе с гайдамаками[1] и «германцами» они топили в крови героическое сопротивление рабочих. Вербовка местной молодёжи в «святые дружины» осуществлялась при помощи пистолетов, которыми вербовщики потрясали перед лицами перепуганных мальчишек.

К этому времени тысячелетняя империя Габсбургов развалилась, и «отцы украинской нации» спешно провозгласили в Галиции буржуазную Западно-Украинскую республику. Однако европейская буржуазия предпочла сделать ставку на молодую панскую Польшу, оказав ей содействие в захвате Львова. Семья Галанов смогла вернуться в родные края, к освобождённому из лагеря отцу. А Ростов на всю жизнь остался в памяти Ярослава как город, где начало формироваться его революционное мировоззрение, где в шестнадцать лет он сделал свой первый серьёзный жизненный выбор.

Галиция была охвачена народными протестами: в городах – забастовки, на селе – горящие помещичьи усадьбы. Митинговала и гимназия в Перемышле, где продолжил обучение Ярослав. Между тем сражения Гражданской войны становились всё более жестокими. 7 мая 1920 года польские войска заняли Киев, но уже в июле Красная Армия вошла на территорию Западной Украины. Однако взять Львов она так и не смогла, и в течение последующих девятнадцати лет Галиции было суждено оставаться «Малопольшей» со всеми вытекающими дискриминационными последствиями для местного украинского населения.

В 1922 году Ярослав получил аттестат зрелости. Он мечтал о Львовском университете, но украинцев теперь принимали туда по строгой квоте, предварительно проверяя на политическую благонадёжность. В ответ на дискриминацию украинская молодёжь демонстративно бойкотировала польские вузы, в основном продолжая образование в Вене. Галан поступает на отделение славянской филологии философского факультета Венского университета. Вместе с тремя студентами-украинцами снимает комнату, по вечерам подрабатывает, надписывая конверты с адресами заказчиков одной венской фирмы и играя на скрипке в кинотеатрах. Но недосыпание и полуголодное существование с лихвой компенсировала радость научного творчества: Ярослав работал над старыми историческими хрониками, увлечённо рылся в венских архивах. Незаурядные филологические способности украинского студента вскоре по достоинству оценили не только преподаватели, но и учёные. Научные статьи и доклады Галана снискали ему заслуженное уважение известных венских славистов.

Однако открытия были не только научными: в Вене Ярослав впервые столкнулся с фашизмом – непосредственно, лицом к лицу.

Это случилось в университетской библиотеке. Неожиданно, не снимая шапок, в зал ввалилась толпа молодчиков с толстыми суковатыми палками в руках. Это были первые австрийские «фанаты» Адольфа Гитлера. «Alle Juden müssengeraus!»[2] – заорал один из них. Через несколько минут зал опустел: в знак протеста его покинули почти все посетители. Фашисты этого не ожидали. Злые и растерянные, стояли они у входа. «Бей!» – крикнул наконец кто-то, и молодчики бросились вдогонку. Под ударами их палок на мраморную лестницу один за другим падали окровавленные люди.А фашисты, выстроившись четвёрками, двинулись солдатским шагом по университету с криками: «Wachtam Rhein!»[3]

На следующий день Ярослав отправился по адресу, данному ему одним из студентов. Он знал о существовании в Вене революционных организаций и теперь искал рабочее товарищество «Единство», во главе которого стояли коммунисты. Накануне он понял: только немедленная совместная борьба может остановить тех, кто бесчинствовал вчера в библиотеке. Что-то подсказывало ему: возглавить эту борьбу под силу только коммунистам, только они смогут одолеть фашистское чудовище. Интуиция не обманула его. Но убедиться в этом он смог лишь через двадцать два года. А тогда, в 1923 году, студент Венского университета Ярослав Галан в одночасье стал убеждённым борцом-антифашистом.

Через год, на каникулах в Перемышле, он вступил в подпольную Коммунистическую партию Западной Украины. Пропагандистская работа в условиях подполья была настоящим подвигом, ведь идейные сражения в Перемышле Ярославу пришлось вести одновременно на четыре фронта – против украинского национализма, польского национализма, клерикализма Ватикана и фашизма. Кто только не охотился за ним! Кто только не угрожал расправой за его лекции, статьи, публичные диспуты!

Тогда же в Перемышле он впервые попробовал свои силы на литературном поприще: две успешные инсценировки повестей Г. Эверса и Г. Келлера ознаменовали рождение талантливого драматурга.

Еврейский погром в Галиции

В 1926 году, когда «этнические квоты» в Польше были сняты и украинская молодёжь прекратила бойкот местных вузов, Галан продолжил образование в Краковском университете: платить за обучение и проживание в Вене было тяжело. В Кракове он вступил в Коммунистическую партию Польши, одновременно став заместителем председателя революционной университетской организации «Жизнь» и одним из организаторов аналогичной группы в Галиции под названием «Пролом». Здесь ему пришлось вести уже не только идейные бои, но и вполне реальные, уличные и дворовые, – в основном с боевиками польских националистов, увлечённо проводившими «антиеврейские акции» (погромы).

Получив диплом магистра философии, Галан становится преподавателем польского языка в частной украинской гимназии Луцка. «Политически неблагонадёжный» магистр был рад и этому. Ведь он мог передавать ученикам свои знания, избавляя их от схоластической зубрёжки, пробуждая интерес к учёбе, к жизни, спасая от влияния агрессивного национализма. А после уроков он рассказывал им о чудесной стране под названием Советский Союз.

Долго продолжаться подобная «педагогическая карьера» не могла: вскоре обнаружилось, что молодой педагог не только создал в Луцке революционный кружок учащейся молодёжи, но и вывел его на связь со львовским подпольем! К тому же он поставил свою подпись под опубликованной во Львове «крамольной» «Декларацией западно-украинских пролетарских писателей». Дело кончилось не просто увольнением, но и «волчьим билетом»: отныне Галану были запрещены любые формы преподавательской деятельности. Но нельзя запретить детям любить своего учителя, и поэтому до конца жизни Ярослав Александрович продолжал получать трогательные благодарные письма от своих бывших учеников.

Он переезжает во Львов, полностью переключившись на литературные труды. Но расшатанным в Луцке нервам требовался отдых – так хотелось побыть на природе, в тишине, вдохнуть свежий горный воздух! По совету друга Ярослав уезжает в карпатское село Нижний Берёзов, где за мизерную плату договаривается о постое в доме местного крестьянина и на следующий день встречает у реки… свою первую любовь. Взаимное чувство было настолько сильным, что уже через неделю к родителям шестнадцатилетней Анны Генык были засланы сваты. «Пан-учитель»не скрыл своих связей с революционным подпольем, но крестьянскую семью это не испугало, и через месяц в селе сыграли весёлую гуцульскую свадьбу.

 Молодые супруги сняли комнату во Львове. Ярослав писал – жадно, увлечённо, улавливая тонким писательским слухом признаки надвигающейся социальной бури. Фашистская диктатура Пилсудского не смогла заглушить взаимную классовую ненависть, раздиравшую панскую Польшу. Ещё не стёрлись в памяти народа жестоко подавленные крестьянские волнения начала 1920-х годов, как вновь взбунтовались сёла Восточной Галиции, партизанская война охватила Волынь. В ходе проводимых правительством карательных «пацификаций» (акций «умиротворения») вооружённые отряды массово вешали «смутьянов», сжигали их дома и посевы, жестоко истязали ихжён и детей. Потеряв надежду найти справедливость и хоть как-то свести концы с концами, многие устремлялись за океан, попадая в кабалу к другим, заокеанским «кулакам».

С женой Анной и её родственниками. 1929 г.

Сотрясавшая Западную Украину смута отражалась в перипетиях межпартийной борьбы, идейных метаниях интеллигенции, лицемерных речах украинских националистов, предательской деятельности униатских[4] священников, хранивших в храмах антисоветскую литературу и оружие. Она сеяла смуту в душах и умах, рождала человеческие драмы и трагедии, талантливо отражённые Галаном в его рассказах и пьесах – яркой и правдивой «литературной летописи» Галиции трёх первых десятилетий ХХ века.

Писатель вступает в организацию западно-украинских пролетарских писателей «Горно», работает в редакции антифашистского журнала «Окна», где раскрывается его талант сатирика (памфлет «Последние дни Патагонии»). Одна за другой ставятся пьесы «Груз», «99%», «Вероника», «Ячейка», печатаются рассказы «Казнь», «Целина», «Неизвестный Петро», «Мёртвые борются». Эта творческая вольница закономерно закончилась разгромом всех оппозиционных изданий с последующими арестами авторов и редакторов. Из разбитых окон полетели на тротуары бумаги, пишущие машинки, папки с рукописями. Чтобы избежать тюрьмы, Галану пришлось скрываться в Нижнем Берёзове, у родителей жены.

В это время Анна уже училась в Харьковском медицинском институте. После долгих рискованных хождений в советское консульство под неусыпным наблюдением охранки муж всё-таки выхлопотал для неё визу на въезд в Советский Союз. Радости не было предела: крестьянская украинская девушка получит высшее образование в советском вузе! Спустя три года Анна по поручению мужа передала в Консульский отдел Народного комиссариата по иностранным делам два заявления, в которых супруги Галан просили предоставить им советское гражданство. Просьбу отклонили, а НКВД завело на супругов оперативно-розыскное дело: подобное поведение граждан фашистской Польши показалось кому-то подозрительным. По иронии судьбы в том же 1935 году аналогичное дело было заведено на Ярослава Александровича местной полицией – за пересылку в советский литературный альманах при посредничестве «шпионки-жены» своих «коммунистических произведений». В сентябре 1937 года Анне Ивановне Галан-Генык было предъявлено обвинение в шпионаже и подготовке контрреволюционных выступлений. Суд приговорил её к высшей мере наказания; приговор был незамедлительно приведён в исполнение. В 1959 году по ходатайству родителей Анна была посмертно реабилитирована.

А тогда, в 1934 году, её муж не мог понять, почему вдруг оборвалась их переписка, почему он перестал получать от своей Анечки фотографии советских городов, Днепрогэса, праздничных демонстраций… Один за другим шлёт он запросы в Харьков. Ответа нет. Анна исчезла. Эта рана осталась в его душе до конца жизни.

Весной 1936 года по призыву ЦК Компартии Западной Украины Галан тайно возвратился во Львов для срочной подготовки Антифашистского конгресса работников культуры. Медлить было нельзя: Организация украинских националистов (ОУН) развернула активную террористическую деятельность. Бомбы, брошенные в редакции антифашистских газет «Сила» и «Труд», убийство секретаря советского консульства во Львове Андрея Майлова, ограбление почтового отделения с убийством его работников – всё это говорило о том, что фашизм перешёл в наступление. К ОУНовскому террору добавился террор правительственный. В марте полиция открыла огонь по демонстрации безработных; похороны убитых вылились в очередное кровавое столкновение. Началась общегородская забастовка. Её поддержали рабочие других городов, вновь вспыхнули массовые волнения в сёлах. В такой обстановке проходила подготовка конгресса.

Конгресс состоялся в мае 1936 года при активной поддержке и под охраной львовских рабочих. Его итогом стало оформление и закрепление единого фронта борьбы мастеров культуры Польши и Галиции против фашизма. Это не могло не вызвать очередной волны жестоких репрессий. Писатель переезжает в Варшаву, где работает в антифашистской газете «Дзенник популярни», становится желанным гостем на варшавских фабриках и заводах. Однако и это издание вскоре закрыли, а его сотрудники оказались в тюрьме. Через четыре месяца Галана переводят во львовскую тюрьму «Бригидки», а через год, так и не найдя достаточных улик, отпускают под надзор полиции, категорически запретив выезд из города.

Полуголодное безработное существование продолжалось вплоть до освобождения Западной Украины Советской Армией. Всё это время писатель перебивался случайными заработками. Но не писать не мог: в 1938 году во львовском издательстве «Мысль» вышла его повесть «Горы дымят».

Потом были страшные бомбёжки первых дней сентября 1939 года, бегство правительства, жизнь в подвалах. А 19 сентября во Львов вошли советские войска. Город встречал их красными флагами. Западная Украина вступила в новый, советский этап своей истории.

Галан работает в газете «Вильна Украина» – новой львовской газете на украинском языке. Его очерки и статьи появляются в каждом номере. Он заведует литературной частью театра имени Леси Украинки, налаживает театральную жизнь Львова, устанавливает активные творческие контакты с писательскими объединениями советской Украины. Но в воздухе пахло войной, и люди понимали, что работающая в одном из старинных особняков Львова Комиссия по переселению в Германию немцев Галиции и Волыни фактически занимается насаждением немецкой агентуры, что ушедшая в подполье ОУН готовится ко «Дню Х», что отнюдь не случайно гремят по ночам в городе выстрелы.

Между тем здоровье писателя ухудшалось: тюрьмы, скитания, личные переживания – всё это не могло пройти бесследно. По настоянию друзей летом 1941 года он уезжает в Крым, в Коктебель. Там он узнал о начале войны. В тот же день, поймав попутку, Ярослав Александрович бросился на вокзал: он рвался на фронт – немедленно, как можно скорее! Но сотрудников ведущих украинских издательств организованно эвакуировали в Уфу. С болью слушает он сводки Совинформбюро о взятии фашистами его родных городов. Если бы видел он воочию, что происходило в них летом 1941 года! Как гудели колокола униатских церквей, встречая ударные части вермахта; как одновременно с ними ворвался во Львов батальон Степана Бандеры, ласково названный немцами «Nachtigall» («Соловей»); как благословлял «соловьёв» с балкона своей резиденции «князь украинской церкви» митрополит Андрей Шептицкий; как вышли из подполья все националистические банды, сформировав карательную «украинскую полицию», как погибли от их рук тысячи выданных по доносам мирных жителей Львова…

В Москву ежедневно летят телеграммы: «Прошу отменить ваше решение и послать меня на фронт». Но его вызывают в Москву для работы в польском журнале «Новые горизонты». Потом, когда фашисты подошли к столице, – опять эвакуация, в Казань. И опять он рвётся на фронт, и вновь оказывается в тылу – на сей раз в Саратове, в качестве радиокомментатора на радиостанции имени Тараса Шевченко.

Мемориальная доска на здании в Саратове, где размещалась радиостанции им. Т. Шевченко

Впрочем, это был самый настоящий фронт – информационный, идеологический, где советский писатель вёл ежедневные бои с ведомством доктора Геббельса. Профессионально сработанные фальшивки «Радио Вейксель», адресованные населению оккупированных советских районов, требовали немедленного грамотного опровержения, и Галан давал его – убедительно, эмоционально, легко переходя от взволнованного пафоса к уничтожающей иронии, заканчивая свои выступления меткими, остроумными фразами. Однако не столько форма, сколько содержание его комментариев вдребезги разбивали геббельсовскую ложь: Ярослав Александрович говорил со слушателями языком документов. Он цитировал и комментировал приказы немецкого командования, передачи берлинского радио, протоколы допросов пленных, их письма и дневники. Разумеется, вся эта информация регулярно поставлялась ему соответствующими ведомствами, но она не имела бы такого эффекта, если бы не эрудиция и жизненный опыт комментатора, если бы не его публицистический талант. Его передачи слушали не только жители оккупированных областей, но и все, кто оказывался в шесть часов вечера вблизи радиоприёмников, – бойцы в казармах и госпиталях, партизаны на лесных полянах. Слушала их и его родная Украина – оккупированная, но не сдавшаяся, в том числе члены подпольной львовской Народной гвардии имени Ивана Франко.

В 1943 году Галан вновь оказался в Москве: здесь срочно готовился к изданию сборник его радиокомментариев «Фронт в эфире». В Центральном доме литератора он встретил молодую художницу Марию Александровну Кроткову, ставшую его близким другом, помощником, а после Победы – женой. Это она кропотливо собирала, завершала, издавала оставшиеся после гибели мужа его многочисленные рукописи. Это благодаря ей мы имеем сегодня возможность читать всё то, что не было опубликовано при жизни писателя.

Сражения в эфире продолжились в Купянске (Харьковская область), на прифронтовой радиостанции «Днепр», под постоянными бомбёжками и обстрелом с воздуха. 27 июля 1944 года в комнату Галана ворвались друзья: «Львов взят!» Они обнимали его, а он стоял и молчал, побледневший, с трудом сдерживая слёзы…

Осенью Ярослав Александрович уже был в родном городе. То, что он узнал от друзей и знакомых, с трудом умещалось в сознании: в течение лишь одной недели в июле 1941 года головорезы из батальона «Нахтигаль» уничтожили около восьми тысяч мирных жителей, в том числе практически всю польскую и украинскую интеллигенцию. После жестоких пыток были убиты вместе с членами их семей более пятидесяти известных учёных Львовского университета, среди которых был его ректор, академик Владимир Серадский, член многих академий мира Казимир Бартель, вся профессура медицинского факультета. Многих писатель знал лично. Все эти люди были не только ненавистны фашистам своими демократическими взглядами, но и опасны своим зарубежным авторитетом и связями.

 Летом 1945-го Галан вместе с группой писателей был направлен в зарубежную поездку по частям Советской Армии в Германии, Польше, Чехословакии, Австрии, Венгрии. Писателям было поручено рассказать о бойцах и командирах, которым Европа была обязана своим освобождением. По материалам поездки Галаном были написаны серии ярких статей и очерков, в том числе «В Вене» и «Они сражались за Львов». Но главная встреча с Европой была впереди.

Нюрнбергский трибунал. 1 октября 1946 г.

Она состоялась в 1946 году, когда в качестве корреспондента газеты «Радяньска Украина» Галан был командирован в Германию для освещения Нюрнбергского процесса. Многочисленные корреспонденции были собраны впоследствии в сборники «Их лица» и «Перед лицом фактов». В них Галан не только объяснил, что ожидало бы человечество в случае победы фашизма, не только обнажил звериное лицо его адептов, но и сорвал с них маски благородных, жертвенных «рыцарей идеи». Трусливые оправдания «скромного адвоката» Риббентропа, «любителя музыки» Ганса Франка (генерал-губернатора оккупированной Польши), «простого солдата» Рудольфа Хёсса (коменданта Освенцима) и других «честных служителей Рейха» выявили их общее примитивное обывательское нутро, в котором не было ничего, кроме цинизма, стяжательства, продажности и склонности к дешёвому политическому театру.

Галан показал, что историческое значение Нюрнбергского процесса состоит в разоблачении античеловеческой природы того общественного строя, который способен порождать фашизм, что империалистическая буржуазия объективно заинтересована во всех формах социального разделения, натравливании друг на друга разных наций и стран, развязывании войн ради одной неизменной двуединой цели – власти и денег. Поэтому отнюдь не случайно представитель английского обвинения в последнюю минуту вдруг отказался зачитать на процессе показания кёльнского банкира Шредера: должно быть, эти показания могли «засветить» тайные связи одного из главных спонсоров гитлеровского режима с его зарубежными коллегами и кураторами.

Галан напомнил нам, что фашизм возникает не вдруг. Он начинается с духоподъёмных разговоров о «национальном величии» и «духе нации», песен типа «Дозора на Рейне» и «патриотических» повязок на рукавах, а заканчивается кровавыми бойнями. Он объяснил, что национализм – это не идеология, а технология, действенный инструмент буржуазной пропаганды, создающей миф о «национальном единении» угнетателей с угнетёнными. И до тех пор, пока не будет искоренено социально-классовое угнетение, будет «способно плодоносить чрево, которое вынашивало гада» (Б. Брехт).

Украинский свободный университет в Мюнхене

Писателя беспокоила перспектива регенерации европейского фашизма, реальность которой подтверждалась впечатлениями от посещения западных оккупационных зон. С риском для жизни совершает он поездки в «осиные гнёзда» власовцев, украинских националистов. В Мюнхене, одолжив удостоверение у знакомого американского корреспондента, Ярослав Александрович сумел проникнуть в Украинский свободный университет[5], где окопались идеологи и главари ОУН, и даже взять у них интервью, в том числе у «пана ректора» – бывшего вояки из «Нахтигаля», откровенно поведавшего «единомышленнику» о своих «подвигах» и выразившего благодарность США за финансовую поддержку их «святой борьбы».

Корреспонденции из Германии рассказывали о французских пособниках фашистов, занявших тёплые места в администрации курорта Баден-Бадена и открыто носивших петеновские ордена, о многочисленных американских и британских благотворительных организациях, оказывавших материальную поддержку гитлеровским убийцам. Вместе со своими иностранными покровителями, ушедшие от возмездия преступники отгородились от гнева народов Европы разноцветными шлагбаумами западных оккупационных зон. «Сломать шлагбаумы»! – требует Галан названием одного из своих гневных очерков: зло не должно избежать наказания.

Была и ещё одна тема, не дававшая покоя писателю, – судьба советских «перемещенцев», «ди пи» (англ. displaced person, DP), оказавшихся в западных зонах оккупации, их борьба за возвращение на Родину. Этих людей неусыпно стерегли в лагерях для перемещённых лиц, не позволяя связаться с представителями советской миссии, запугивая страшными карами в СССР, соблазняя сытой жизнью за рубежом. Они были предназначены для работы в западноевропейских рудниках и шахтах, на плантациях латифундистов Бразилии и Аргентины. Тех, кто пытался прорваться в советскую зону, убивали. (Свидетелем одной подобной трагедии стал Ярослав Александрович). Конфликты между предателями и патриотами, между честной американской журналисткой и теми, кто намеревался сформировать из советских «ди пи» потенциальную армию для новой войны, нашёл отражение в драматической пьесе Галана «Под золотым орлом», прочно вошедшей после войны в репертуар отечественных и зарубежных театров.

Но главной тревогой писателя было то, что фашизм не пожелал сложить оружие и на его родной земле. Взорвалась коробка с «медикаментами от коллеги из Люблина» в руках известного польского физиолога Здислава Белинского: националисты не простили ему дерзкого вывоза в открытой пролётке из польского гетто своего учителя, профессора Адама Бека. На Лычаковском кладбище был застрелен доцент Львовского политехнического института Донат Ленгауэр, пришедший на могилу ранее убитого террористами сына. Должно быть, ему припомнили участие в Союзе польских патриотов, сбор средств на самолёт «Львовский политехник», страстные выступления перед польской общественностью о единстве интересов славянских народов, о необходимости польско-советской дружбы. За просоветские выступления были зарублены вместе со своими родителями и маленькими детьми депутаты Верховного Совета УССР Мария Мацько и Калина Хомич.

Осенью 1948 года Галан узнал подробности убийства протопресвитера Гавриила Костельника, инициировавшего в марте 1946 года на соборе греко-католической церкви решение о ликвидации Брестской унии и разрыве с Ватиканом. «Следующая очередь – моя», – спокойно сказал тогда Ярослав Александрович своему собеседнику. Было понятно, что ОУНовские приговоры продолжают приводиться в исполнение, что аналогичный приговор вынесен и ему. Он ведь уже не один раз получал письма с ругательствами и угрозами. И он ускорил шаг – навстречу своей гибели.

Теперь его страстные, гневные памфлеты выходили один за другим. Это был вызов не только националистам-бандеровцам и фашистам из польских «Народных сил збройных», но и стоявшим за ними иерархам католической церкви. Галан разоблачает активную помощь, оказанную ими гитлеровцам в годы оккупации, сотрудничество митрополита Шептицкого с немецкой военной разведкой – разоблачает документально, предавая гласности письма, инструкции, финансовые отчёты. О колоссальной работе, проделанной писателем в последние годы его жизни, свидетельствует в частности памфлет «Что такое уния», представляющий собой серьёзное научное исследование на основе огромного количества разнообразных архивных источников. «Отец тьмы и присные», «Апостол предательства», «Исшедшие из мрака», «Сумерки чужих богов», «С крестом или ножом?», «Довольно!», «На службе у сатаны» – все эти страстные, аргументированные очерки подрывали авторитет самого Ватикана, рушили его плацдарм для прыжка на славянский Восток. Написанные блестящим литературным языком, они к тому же стали продолжением лучших традиций мировой литературы – традиций Эразма Роттердамского, Джонатана Свифта, Радищева, Салтыкова-Щедрина, Горького, Маяковского.

В рабочем кабинете

Но главным ударом писателя по ушедшему в подполье фашизму были публикации, разоблачающие кровавые преступления бандеровских банд. «Из ямы», «Чему нет названия» – в этих и многих других очерках Галан описал садистские расправы нелюдей с трезубцами на рукавах над мирным населением Западной Украины. Описал жёстко, предельно натуралистично, не щадя психику читателей. Этому действительно не было названия. Разве что одно – «ужас». Ужас девочки из села под Сарнами, для которой бандеровские «хлопцы» нарубили «свинины» из окровавленных тел её заколотых ножами родителей; ужас мальчика Грицко при виде исчезающей в огне пожара школы и повешенного на балконе любимого учителя; ужас, пережитый заключёнными львовского гетто; ужас, который в 1944 году испытал он сам при виде порыжевшей от человеческой крови и посыпанной пеплом земли Яновского концлагеря. Писатель хотел, чтобы этот пепел стучал в людские сердца подобно «пеплу Клааса». Он предчувствовал, что может наступить день, когда эта незажившая в памяти народа кровоточащая рана будет спасением от других ран – реальных, смертельных, боевых.

В 1949 году Ярослав Галан вступил в ряды Коммунистической партии Советского Союза: он хотел уйти из жизни коммунистом.

Утро 24 октября 1949 года стало последним утром в его жизни. Открыв дверь двум молодым людям, домработница Евстафия Довгун привычно пригласила их в квартиру: в качестве депутата Львовского городского совета хозяин принимал посетителей почти ежедневно. Один из посетителей был ей хорошо знаком: этот студент уже несколько раз приходил к Ярославу Александровичу с какой-то просьбой. В прошлый раз и приятеля приводил, правда, другого…

«Студентами Сельскохозяйственного института» были боевики ОУНа. Один из них, Илларий Лукашевич по кличке «Славко», ещё в августе, в соответствии с разработанной легендой, пожаловался Галану на закрытие их лесохозяйственного факультета и попросил пана писателя похлопотать о своём переводе вместе с несколькими друзьями в Лесотехнический институт, дабы продолжить учёбу по выбранной специальности. Наведя справки, Галан успокоил «студентов»: никто, как выяснилось, закрывать их факультет не собирался. «Радостная весть» была получена ещё 8 октября. Вместе с Лукашевичем в квартиру на Гвардейской улице тогда приходил Тома Чмиль по кличке «Ромко», которому и было поручено убийство писателя. Однако в тот вечер в квартире было слишком много народа, и Чмиль струсил. Теперь свершить намеченное должен был Михаил Стахур по кличке «Стефко» (убийство Галана было условием приёма бандита в ОУН).

Пожав гостям руки, хозяин пригласил их в свою комнату. «Опять у нас неприятности, пан писатель», – начал разговор Лукашевич. Поинтересоваться неприятностями писатель не успел: незаметно зашедший ему за спину Стахур, выхватив из-за пояса топор, стал наносить удары по голове Галана. Когда тот рухнул на пол, бандиты скрылись, связав домработницу и забив ей кляпом рот.

Памятник Ярославу Галану во Львове, демонтированный в начале 1990-х годов

Дело Иллария Лукашевича, двух его братьев (принимавших непосредственное участие в подготовке преступления) и Томы Чмиля военный трибунал Прикарпатского военного округа слушал на открытом процессе в январе 1951 года. Все они были приговорены к смертной казни. Недолго оставался на свободе и Михаил Стахур, представший перед судом в октябре того же года и также приговорённый к высшей мере наказания. Со временем на скамье подсудимых оказались и непосредственные организаторы убийства Ярослава Галана – активисты ОУНа Роман Щепанский («Буй-Тур») и Иван Гринчишин («Орест»). Вскоре советские спецслужбы ликвидировали и главного заказчика – Романа Шухевича. Жалко, что на свободе остались вдохновители этого преступления – в Мюнхене, Лондоне, Нью-Йорке, Детройте. Их идейные последователи и сегодня продолжают, задыхаясь от злобы, поливать грязью убитого писателя-антифашиста. Эта ненависть вполне объяснима, ведь им не под силу уничтожить его литературное наследие. И каждый раз, когда где-то вновь будет поднимать голову фашистское чудовище, в ответ на словоблудие его идеологов люди смогут сказать: «Читайте Галана!».

Галаганова Светлана Георгиевна


[1] Гайдамаки (от тур. Haydamak – «нападать») – участники народных освободительных движений на территории Правобережной Украины в XVIII веке. В годы Гражданской войны так стали называть себя, спекулируя на исторической памяти народа, украинские буржуазные националисты.

[2] «Все евреи должны выйти!» (нем.)

[3] «Дозор на Рейне» (нем.) – название и начальные слова старинной немецкой патриотической песни, ставшей популярной в годы правления нацистов.

[4] В 1596 году на соборе в Бресте значительная часть епископов православной Киевской митрополии во главе с митрополитом Михаилом Рогозой приняли решение о признании верховной юрисдикции Римского папы. Условия унии (союза) предусматривали признание власти папы и католических догматов при сохранении православного («восточного») обряда (богослужения, церковных таинств и треб, облачений, архитектуры, иконографии и т.д.). Греко-католичество распространилось в Галиции, Волыни, Подолье, входившими в состав Речи Посполитой.

[5] Украинский свободный университет (Ukrainische Freie Universität) создан в 1921 году в Вене украинскими эмигрантами; в том же году переехал в Прагу. В 1945 году, после отступления немецких войск, переехал в Мюнхен, где находится в настоящее время.

Вам может также понравиться...

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *