«Новое казачество» и сословный фундаментализм

Целенаправленный перевод «казачьего Ренессанса» (the Cossacks Revival, как называют этот феномен за рубежом) из сферы культуры в социально-политическое пространство, восстановление данной этнокультурной общности в качестве субъекта политики современного российского социума, дают основание рассматривать процесс формирования «нового казачества» как одно из проявлений постсоветского сословного фундаментализма. Это ставит перед исследователями ряд серьёзных проблем, на некоторые из которых мы обратим внимание.

Феномен социальной архаизации обычно наблюдается в ситуациях массовой разочарованности результатами осуществлённых властью (и зачастую поддержанных народом) модернизационных реформ: не желая возвращаться к дореформенной (или дореволюционной) ситуации, значительная часть народа устремляет взор к этнической архаике – религиозной, культурной, бытовой, видя в ней спасительный якорь и даже основу для будущего развития страны. Субъекты политики (как «внешние», так и «внутренние»), заинтересованные в блокировании экономического, научно-технического и духовного развития народа, утрате страной реального суверенитета, как правило, активно «загоняют» её в отжившие социокультурные формы, превращая внешние атрибуты «спасительной старины» в важнейший элемент политических технологий. Это хорошо видно на примере Ближнего Востока, где выросший на неприятии прозападных реформ исламский фундаментализм используется тем же Западом как масштабный проект по «сбрасыванию» целого региона в «новое средневековье».

В России в конце 1980-х годов маятник настроений части общества, осознававшей необходимость реформ, качнулся от поддержки модернизации в сторону этнической архаики под влиянием возникшего на короткое время идеологического вакуума: ценности и принципы солидарного социалистического жизнеустройства были осмеяны как «совковые», а те, что пришли им на смену, не могли не восприниматься как причина постигшего страну социального бедствия. Тяга к архаизации явилась своеобразным «когнитивным диссонансом», ибо в «старину» устремилась часть тех, кто «ждал перемен», – часть городской интеллигенции. Не было исключением и «новое казачество» (атаманом Уральского казачьего войска стал не служивший в армии Учёный секретарь отделения философии и права АН СССР).

Сам по себе любой фундаментализм – не зло, и не благо: всё зависит от того, в каких конкретных формах он будет развиваться, какие конкретные «фундаменты» начнёт восстанавливать. Постсоветская архаизация была изначально встроена в технологию формирования сословного типа социума. Одновременно с казачеством в «демократической» России откуда-то появилось достаточно многочисленное дворянство с Дворянским собранием, «благочестивое купечество» (мелкие и средние предприниматели с огромными золотыми нательными крестами, уходившие от уплаты налогов через церковную «благотворительность»), «православные» (социально-активные прихожане храмов, составившие вместе с духовенством новую, неведомую ни в дореволюционной России, ни в современной православной Греции общность – со своей особой идеологией, политическими установками, специфической манерой поведения и «дресс кодом»), крупная буржуазия (чьи дети, воспитываемые иностранными гувернантками, сегодня сначала начинают говорить по-английски, и лишь потом – по-русски). Не будучи классами (открытыми для горизонтальной мобильности), все эти новые сообщества в значительной степени обрели именно сословные черты – признаки достаточно замкнутых социокультурных образований с фактически наследуемым социальным статусом.

Между тем именно сословное устроение российского общества было одним из факторов как революции 1917 года, так и контрреволюции 1991-го. В первом случае духовная деградация правящего дворянского сословия совпала с ростом самосознания крестьянства – самого многочисленного, работящего, терпеливого и нравственного сословия империи, подвергавшегося в «столыпинские» годы унизительным массовым поркам и «бесфамильным» казням. Проблему многократно обострила официально декларируемая самодержавием приверженность православию, вступившая в вопиющее противоречие с принципами российского жизнеустройства и отношением власти к народу. Во втором случае это был конфликт нового советского сословия под названием «номенклатура» с основной массой народа, усиленный циничным попранием «новой знатью» ею же проповедуемой коммунистической морали (по сути ничем не отличавшейся от христианской этики). Помимо открытой измены правящих сословий интересам державы и своему народу, в обоих случаях сработало неприятие общественным сознанием передачи по наследству сословного положения (в том числе и привелегий) как несправедливого, блокирующего возможность индивидуальной самореализации и социальной мобильности.

Русская художественная культура отразила издавна присущее народу особое отношение к так называемым «нетчикам» – людям, сумевшим уйти в «вольные нети», вырваться из своей сословной «касты» (нет его теперь в ней, и ни в какой другой тоже нет – отсюда и слово «нетчик»). Странники, разночинцы-интеллигенты, студенчество, даже революционеры – все они воспринимались в качестве тех, кто пожертвовал сословным «уютом» ради воли, и потому вызывали сочувствие и симпатии. Но главными «вольниками» были казаки – до того, как попали в сословную «неволю». Кстати, эта же участь неминуемо постигала и всех других духовных бунтарей: оформившись в сословия (интеллигенции, партноменклатуры), они теряли былое расположение народа. К тому же все сословия (а не только правящие) имеют объективную тенденцию к «застою», поскольку личностные качества тех, кто наследует определённый род занятий и социальное положение, далеко не всегда соответствуют предъявляемым требованиям; и наоборот – индивидуальные таланты и склонности часто подавляются общесословными установками.

Шагнув из сферы культуры в сферу политики и социальных отношений, «новое казачество», к сожалению, приобрело не только статус общенационального общественного движения, но и очевидные сословные черты. Тем не менее массовые экспектации по отношению к нему остаются достаточно высокими: травмированное «демократическими реформами» общество продолжает надеяться на казачий «прорыв» к подлинно народному самоуправлению и наведению порядка на своей земле. Оправдывает ли чаяния соотечественников «казачий Ренессанс»? И да, и нет. Сделано, разумеется, колоссально много. В местах традиционного проживания казачества сформированы казачьи войска; обсуждается вопрос об их включении в государственную систему защитников страны (к сожалению, опять-таки на условиях сословной «отдельности»). Наше гражданское общество пополнилось сетью исправно функционирующих общественных организаций, заставивших власти считаться с мнением народа в решении ряда локальных проблем. Но 15 августа 2013 года Войсковое казачье общество «Всевеликое войско Донское» издало указ, запрещающий казакам участвовать в протестных акциях. («Не станет ли возрождённое военное сословие «царской опричниной»? И кого будут рубить его сабли?» – задаются вопросами обеспокоенные граждане). Казаки защищают местное население в конфликтных ситуациях с мигрантами, помогают органам правопорядка патрулировать «проблемные» районы, но им не удалось взять под контроль события в Кущёвке, Пугачёве, Сагре, Хопре. Многочисленные кадетские корпуса спасают мальчиков от уродующей феминизации, но не спасают от общих деформаций российского образования (в то время как современной армии нужно виртуозное владение не шашками, пиками и кинжалами, а ракетной техникой). Научный уровень исследований казачьего фольклора, осуществляемых профессором Ростовской государственной консерватории имени С. В. Рахманинова Т. С. Рудниченко, или музыковедами Научного центра при Государственном академическом кубанском казачьем хоре под управлением Виктора Захарченко, за рубежом считается недосягаемыми. Но в то же время проходят конференции, участники которых дружно приходят к заключению, что казаки – это «народ» (этнос? субэтнос? сословие? нация?), культура которого «наиболее близка к культуре русского народа». Таковы пункты 10 и 11 резолюции Международной конференции «Казачество как фактор межнациональной (видимо, межэтнической? – С. Г.) стабильности» (Москва, 8.12.2012). Другими словами, этот «народ» не русский (к русскому суперэтносу и его культуре не относящийся). После показа на ТВЦ документального фильма Веры Кузьминой «Убить русского в себе» (о событиях на Украине) этот вывод уже не выглядит «фактором межнациональной стабильности»; скорее – межэтнической дестабилизации. И чем он в этом смысле отличается от «научных» изысканий о «древних украх»?

Но есть и более интересная проблема – проблема типологического соответствия казачьего жизнеустройства общим принципам социально-экономической организации российского социума. Дореволюционное казачье сословие строило свою жизнь на основе непосредственной народной демократии (принципах казачьего круга). Казачий микросоциум по природе своей был общинным, «коммунистическим» (латинский корень «commun» переводится как «община»). Эта «семейная» социальная модель органично встраивалась в аналогичную модель традиционного имперского общества во главе с богоданным «государем-батюшкой», на верность которому присягали служивые «чада». Однако гармония существовала лишь до конца позапрошлого века, будучи разрушенной беспощадным капиталистическим укладом.

Впрочем, процесс распада «казачьей семьи» носил не только объективный характер. В условиях земельного и политического кризиса многомиллионное вооружённое сословие, сплочённое и пассионарное, представляло для самодержавия «пороховую бочку». В имперских «коридорах власти» всё чаще дискутировался вопрос об упразднении казачьих войск. Однако царское правительство предпочло радикальному решению проблемы вариант «мягкой силы», впервые опробованный на Кубани. 23 апреля 1870 года было издано «Положение о назначении генералам, офицерам и классным чиновникам Кубанского казачьего войска земельных наделов в потомственную собственность». Площадь «назначенных» владений составляла от 100 до 1500 десятин. [1] Так было положено начало формированию класса потомственных среднепоместных казачьих собственников. [2] Однако процесс целенаправленного социального расслоения казачества на этом не завершился: вскоре правительство приступило к награждению земельными владениями командного состава Кавказской армии, дворян-чиновников и горской феодальной знати. Одним лишь дворянам [3] отошло 213,9 тысяч десятин лучших кубанских земель. [4] В Закубанье 55,9 тысяч десятин получили горские феодалы (эти непокорные этносы тоже «расслаивали»). Так на Кубани появились и крупные помещики. [5]

Главное же состояло в том, что капиталистический уклад разрушил саму модель казачьего землепользования, подчинив земельные отношения законам товарного производства (общественные ресурсы теперь уже не объединялись, как это принято в семейном хозяйстве, а подлежали обмену или продаже). Многие новоявленные казачьи помещики закладывали свои нежданные приобретения в Дворянский земельный банк, получая ипотечные кредиты. [6] Однако выплачивать высокие ежегодные проценты по ссудам оказалось по силам далеко не всем, поэтому к началу ХХ века долги кубанских землевладельцев составили около тринадцати миллионов рублей. Земли должников банк отбирал, а затем перепродавал – в основном «пришлым» купцам, и постепенно место дворян и офицеров заняли «степные короли». [7]

Другими словами, накануне революции казачьей общины, внутренне единой и внешне независимой, уже не существовало, а растущее социальное расслоение в конечном итоге стимулировало классовую борьбу. В фундаментальных исторических исследованиях, как дореволюционных (Ф. А. Щербины), так и советских, [8] было убедительно продемонстрировано, что именно классовый (а не межсословный) антагонизм, порождённый стремительным обнищанием значительной части казачьих семейств, стал главным социальным противоречием в традиционных казачьих областях. Об этом свидетельствовали рабочие стачки в промышленных центрах Кубани и Дона, революционные выступления в ряде казачьих полков и станиц в годы Первой русской революции, восстание 1910 года в 3-й кубанской казачьей батарее, борьба фронтового казачества с самодержавием во время Первой мировой войны, переход казачьих частей на сторону восставшего народа в ходе Февральской революции. Сегодня все эти темы выглядят жёстко табуированными. Не оттого ли, что «казачий Ренессанс» осуществляется в рамках аналогичного типа социума – буржуазно-капиталистического, социально-расколотого, индивидуалистического, антиправославного и «антиказачьего» по своей сути и духу? Не оттого ли, что его раздирают те же антагонизмы, и «новое казачество» очутилось перед старым, вековой давности идейно-нравственным выбором?

Имя Таня, которым назвалась схваченная фашистами Зоя Космодемьянская, принадлежало её любимой героине Татьяне Соломахе – юной учительнице из кубанской станицы. Девушку зарубили казаки за то, что она так и не выдала им место дислокации партизанского отряда. В том отряде воевали Танины родные – тоже казаки, только другие, «красные». Так какая же всё-таки идеология возрождается сегодня в русле «казачьего Ренессанса» – та, что помогала претерпевать пытки Тане Соломахе, или та, что вдохновляла её палачей? На каких казаков равняются воспитанники кадетских корпусов – тех, что гордо проехали «по берлинской мостовой» 9 мая 1945 года, или тех, что незадолго до этого забивали белорусские колодцы порубленными телами стариков и детей?

Логично предположить, что механизмы активации традиционной казачьей культуры действуют в настоящее время в основном как механизмы духовно-психологического отторжения и противодействия: душевное устроение русского человека (в том числе и «казачьего народа»), приходя во всё более мучительное несоответствие с «духом расчётливости» (calculating spirit) эгоцентристского «рыночного» социума, взыскует «противоположных» ценностей – тех, что были когда-то ярко воплощены в жизнеустройстве и культуре российского казачества. На этом пути возможно многое (что мы и наблюдаем в «казачьих» регионах), но лишь до «засечной черты»: история, к сожалению, не знает прецедентов мирного сосуществования подлинно народного самоуправления и буржуазно-олигархической власти. Существует и «широкий» путь приспособления (появление Казачьей партии РФ свидетельствует о том, что для «нового казачества» он тоже не закрыт, и оно готово принять участие в чужих политических играх). Есть и третий путь: он состоит в постепенном распространении ценностных ориентаций, идеалов, нравственных норм и принципов человеческих взаимоотношений, исторически присущих казачьему сословию, на общество в целом. Этот путь наименее затратный, поскольку не требует ни специальной формы, ни пафосных мероприятий, но и самый трудный. Однако он уже был успешно опробован – теми, кто демонстрировал чудеса героизма в составе советских казачьих кавалерийских дивизий и корпусов на фронтах Великой Отечественной войны, кто поднимал гремевшие на всю страну совхозы и колхозы-миллионеры (типа разорённой ныне «Кубани»), кто в обычных советских школах воспитывал настоящих «казачат» – смелых, честных, дисциплинированных, любящих Родину и своей единый, неразделённый на сословия народ.

Галаганова С.Г.,
кандидат философских наук, доцент кафедры «Политология» МГТУ имени Н. Э. Баумана

Литература

  1. Гусаров Е. Россия. Проект Империя. – М.: ИД «Достоинство», 2012;
  2. Дианов И. И. Социальное расслоение населения Кубани в период социально-экономических преобразований в России в конце XIX – начале ХХ веков // Научно-творческое наследие Фёдора Щербины и современность. Сборник материалов Х Международной научно-практической конференции. – Краснодар: Изд-во КГУ, 2010;
  3. Ермолин А. П. Казачество и революция. – М.: Наука, 1982;
  4. Итоги Международной конференции «Казачество как фактор межнациональной стабильности. Москва, 8.12.2012. – Интернет-сайт «Дикое поле», декабрь 2012 г.;
  5. Расизм, ксенофобия, дискриминация. Сборник статей / Сост. Е. Деминцева. – М.: Новое литературное обозрение, 2013.

[1] Одна десятина = 1,45 га.

[2] К концу XIX века совокупная площадь их землевладения составила на Кубани 432,2 тысячи десятин.

[3] Князьям Голицыным, Лобанову-Ростовскому, Лорис-Меликову, Урусову, графу Шереметьеву, баронам Врангелю, Розену, фон Сталь и другим.

[4] В том числе 8 тысяч десятин в Черноморском округе – брату Николая II, великому князю Михаилу Николаевичу.

[5] Все приведённые выше цифры взяты нами из доклада И. И. Дианова на Х Международной научно-практической конференции «Научно-творческое наследие Фёдора Щербины и современность (Краснодар, 26.02.2010).

[6] С этой целью были открыты его «казачьи» отделения – Кубанское, Донское, Темрюкское, Ейское и другие.

[7] Один лишь купеческий клан Фомы Николенко скупил в разных районах Кубани более 32 тысяч десятин земли.

[8] См., напр., А. П. Ермолин. Казачество и революция. – М.: Наука, 1982.

Вам может также понравиться...

1 комментарий

  1. Лев:

    ДЕСЯТИНА – Русская единица земельной площади, равная 2 400 кв. саженям или 1,09 гектара.

Добавить комментарий для Лев Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *