Основные направления национально-государственной политики России в дореволюционный период

В процессе исследования проблемы преодоления сепаратизма крайне важным представляется обращение к отечественному историческому опыту разрешения данной проблемы. Такая необходимость обусловливается, прежде всего, тем, что сам по себе исторический опыт содержит потенциал ценностей, исследование которого имеет огромное значение для анализа современных политических процессов, а также выработки системы мер по управлению ими в интересах обеспечения национальной безопасности государства. Используя в данном случае афоризм Л.Н.Гумилева, вполне правомерно аргументировать данную потребность его словами о том, «кто владеет прошлым, тот владеет настоящим», и соответственно «кто владеет настоящим, – владеет будущим». Другой классик отечественной исторической науки В.О.Ключевский аргументировал необходимость изучения исторического опыта тем, что «предмет истории – то в прошедшем, что не проходит, как наследство, урок, неоконченный процесс, как вечный закон».

Необходимость обращения к историческому опыту обусловлено так же и тем, что, как справедливо считает А.Вартанян, «…всякая структура политической системы не может быть понята без учета принятых в ней принципов, а объяснение этих принципов требует обращения к философии и истории страны. Исторически сформировавшиеся смысловые системы выполняют функцию контроля правильности (истинности) трансформации социальных и политических процессов … они не являются произвольными изобретениями отдельных культур, а выраженным в различных символических кодах отражением единого содержания закономерностей и правил политической жизни»¹.

Все это в полной мере справедливо для анализа эволюции сепаратизма в российской политической истории в силу того, что именно сепаратизм в истории России оказывал наиболее деструктивное влияние на развитие ее государственности, неизменно являясь сопутствующим элементом ее наиболее драматических периодов, как то: разрушение Российской империи и развал Советского Союза. Данное исключительно важное значение сепаратизма в истории России, пожалуй, наиболее образно выражено словами известного немецкого военного историка и участника почти всех сражений начала XIX века К. Клаузевица, который, определяя ключевое положение России в мировой политике, писал, что «Россия, не такая страна, которую можно действительно завоевать и оккупировать силами современных европейских государств, этого не сумел сделать даже Наполеон со своим многочисленным войском. «Такая страна может быть побеждена лишь собственной слабостью и действиями внутренних раздоров»². Внутренними раздорами, определившими, в конечном итоге, магистральное развитие российской государственности и явились процессы сепаратизма, а также неспособность государственной власти их предотвратить и пресечь.

О том, что сепаратизм на протяжении столетий сопровождал развитие России и был одним из наиболее эффективных средств, разрушавших основы ее государственности свидетельствует и тот факт, что именно сепаратистские тенденции и процессы являлись наиболее значимым средством воздействия на Россию со стороны ее наиболее откровенных противников. Показательно в этом плане отношение к России основоположников марксизма, в ослаблении позиций которой они видели залог преобразования мира с позиций развития классовой борьбы. Именно с подачи К.Маркса, например, в политическую публицистику конца XIX вв. вошло «крылатое» выражение «Россия – тюрьма народов», что само по себе предполагало острую необходимость национально-освободительной борьбы «угнетенных» народов. При этом основоположников научного коммунизма, декларировавших идеи равенства и социальной справедливости нисколько не смущал тот факт, что под властью других ведущих европейских того времени: Австро-Венгрии, Голландии, Испании и Португалии, Оттоманской Порты и ряда других государственных образований находилось значительно больше народов, населявших, в том числе и европейский континент. Что же касается национального и религиозного гнета по отношению к покоренным народам, то степень его жесткости была несопоставима с отношением русской администрации ни на Кавказе, ни в Польше, ни в какой-либо другой провинции Российской империи. Не являлась, по признанию классиков марксизма, «тюрьмой народов» и владычица морей Великобритания, более чем какое-либо иное государство мира, обладавшее в тот период заморскими территориями, а также Соединенные штаты в основу государственного устройства которого, был заложен институт рабовладельчества. Таким образом, предвзятость Маркса и Энгельса в отношении России была более чем очевидной и практически воспроизводила позицию официальных лиц ряда ведущих государств того времени, для которых Россия, хотя и не представляла собой какую-либо военно-политическую угрозу, но тем не менее, являлась конкурентом в решении важнейших мировых проблем. Достаточно, откровенна в этом плане угроза, прозвучавшая в канун Крымской (Восточной) войны в словах премьер-министра Великобритании лорда Пальмерстона о том, что «России не следует забывать о своих наиболее уязвимых местах: Польше, Грузии и Черкессии (под которой понимался весь Северный Кавказ)»³, где имели место наиболее сильные сепаратистские устремления в XIX веке. Практическая же реализация данных установок на освобождение народов из-под власти России нашла свое развитие, как в дипломатических демаршах, так и в открытых вооруженных конфликтах. Так, например, обосновывая задачи Восточной войны вскоре после вступления в нее союзников, Пальмерстон писал: «Лучшей и самой эффективной гарантией европейского мира в будущем явилось бы отделение от России некоторых приобретенных ею окраинных территорий: Грузии, Черкессии, Крыма, Бессарабии, Польши и Финляндии …»⁴.

При этом сепаратистские тенденции и процессы в самой России являлись или прямым поводом к вооруженному вмешательству, или же средством, которое использовалось против России в процессе вооруженного конфликта. Показателен в этом плане, например, фактически сложившийся военно-политический союз антироссийской коалиции с горцами Дагестана и Чечни в годы Крымской войны. Так, в частности имаму Шамилю, возглавившему в средине XIX столетия антироссийское вооруженное выступление горцев Дагестана и Чечни, которое совпало в своей заключительной стадии с Восточной войной в 1853 был присвоен титул генералиссимуса грузинских и черкесских войск. Более того, по окончанию войны ему же обещано было присвоить и титул короля закавказского⁵. Цель при этом союзным командованием преследовалась более чем очевидная: заставить Шамиля активизировать вооруженную борьбу против России в интересах решения военно-политических задач самих союзников, посредством отвлечения на себя как можно больше русских войск. Между Шамилем и командовавшим турецким гарнизоном в Карсе английским генералом Вильямсом была установлена переписка, в ходе которой выражалось обоюдное стремление воевать с Россией и установить в ходе этой борьбы союзнические отношения⁶. Имела место также и переписка Шамиля с командующим турецким корпусом генералом Омер-пашой⁷, свидетельствовавшая о том, что Шамиль готов будет к более активным действиям против Кавказского корпуса, как только кольцо русских войск вокруг его резиденции будет ослаблено. Другой достаточно наглядный пример, связан с антироссийским вооруженным выступлением в Польше в 1861 году, которое союзники по антироссийской коалиции готовились использовать в качестве повода для повторной интервенции против России. Именно для этого, например, в Стамбуле формировался польский корпус для действия на Западном Кавказе совместно с черкесскими повстанцами. Для нужд же самих повстанцев в 1863 году в Лондоне и Стамбуле были развернуты кампания по сбору средств на закупку вооружений⁸. И только лишь скоротечное подавление польского восстания в 1861 году, а также меры принятые по укреплению черноморского побережья Кавказа предотвратила планировавшуюся интервенцию против России. Один из наиболее активных деятелей рассматриваемых событий Т.Лапинский, в своей книге «Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских» по этому поводу писал, в частности следующее: «Пусть ценный труд откроет глаза населению Западной и Центральной Европы на опасность, которой угрожает каждая новая победа России и всякий дальнейший рост ее могущества священным благам свободы и гуманности»⁹. В этих словах, на наш взгляд, выражена не только позиция польского непримиримого националиста, но и декларировалось право использования против России всех возможных средств, в том числе и вооруженного вмешательство во внутренние дела с целью ослабления ее внешнеполитических позиций.

Следует отметить, что аналогичная поддержка внутренних социальных конфликтов на территории России, в том числе и на этноконфессиональной основе, осуществлялась, как в более ранние, так и в более поздние периоды. Наиболее ярко это проявилось в такие эпохальные события, как: первая и вторая мировые войны. Это с полным основанием позволяет говорить об устойчивой тенденции инициирования сепаратизма в ряде регионов и в целом дезинтеграции российского политического пространства, ведущими государствами мира, всякий раз проявляющейся в периоды обострения внутриполитической обстановки в стране.

В этой связи по нашему глубокому убеждению, и заключается феномен так называемой «холодной войны» ошибочно соотносимый с фултоновской речью У.Черчилля. Холодная война против России началась тогда, когда она состоялось как мировая держава и начала принимать активное участие в международной политике, составив тем самым конкуренцию другим мировым державам. Цель при этом преследовалась вполне очевидная – ослабить Российское государство, используя его внутренние неурядицы и кризисы. Сепаратизм в этом плане являлся одним из наиболее действенных ее средств достижения данной цели.

Таким образом, очевидно, что сами по себе истоки сепаратистских процессов конца XX столетия, предопределившие развал Советского Союза и неискоренимые и по сей день, следует искать в более ранние периоды развития Российского государства, и связаны непосредственно с процессами ее территориального расширения и становления в качестве ведущей мировой державы.

Как нам представляется, данные процессы исходную точку своего развития имеют именно в тот период, когда на востоке европейского континента появилось государственное образование, заявившее о своих правах на решение важнейших вопросов международной политики, а в основу государственного строительства положившее интеграцию различных этноконфессиональных общностей, населявших территориальное пространство, вошедшее в состав России. На протяжении столетий главной доминантой развития российской государственности являлась таким образом практика «собирания земель», начавшаяся еще задолго до образования централизованного Русского государства.

При этом одной из характерных особенностей российского социума всегда была чрезвычайная полиэтническая мозаичность. Показательны в этой связи нескончаемые научные споры по поводу этнической истории Древней Руси, где действительно немыслимо трудно разобраться из-за сложного переплетения народов и культур. В дальнейшем степень полиэтничности страны только нарастала: по мере того как Московское государство включало в себя обширное наследство Золотой Орды, отвоевывало восточнославянские земли у Речи Посполитой, продвигалось на бескрайние просторы Сибири; затем уже Российская империя присоединяла Прибалтику, Белоруссию, Правобережную Украину, Молдавию, Кавказ и Туркестан.

Ввиду выше указанного обстоятельства российская государственность просто не могла исторически сложиться иначе, кроме как в форме надэтнической империи. Вплоть до конца XVII века Россия была вполне традиционным государством, особенность которого заключалась в совмещении элементов европейского феодализма и восточного общества (Древняя Русь с преобладанием первых европейских элементов, а Московское государство – уже явно вторых, восточных), что делало Русь очень похожей на ее цивилизационную предшественницу – Византийскую империю. Постепенно, к XYI-XYII вв. Московская Русь уже оформилась в «нормальную» полиэтническую империю в ее классическом виде с «цесарем» – царем во главе.

Примечательно в этом плане то, что большое значение в историческом развитии России сыграл факт духовной и идеологической преемственности религиозной идеи государства, сформировавшейся в Византии и формирования на этой основе концепции «Москва – Третий Рим», провозглашенной монахом Филофеем в письмах к Великому князю Василию II и Ивану Грозному. Точка зрения Филофея основывалась на религиозно-провиденцилистическом толковании положений Святого Писания, определяющих предначертанность перемещения центра христианства из Рима в Византию и из Византии в Москву. Исходя из этого Филофей и определил «историческую роль Московского государства как центра различных царств православного Востока»¹⁰. Именно таким образом, был заложен идейно-теоретический фундамент под образование полиэтнической общности, преобразивший, в конечном итоге, и государство и государственнообразующее ядро – русский народ.

С другой стороны произошла преемственность и историческая трансформация другого идеологического имперского постулата «Pax Romana», в соответствии с которым, все междоусобные войны заканчивались с римским завоеванием, – в Pax Russia, также прекращавшей все войны и конфликты на приобретенных ею территориях. Таким образом, одна из важнейших причин территориального расширения России заключалась в исторически сложившихся отношениях с соседями, которые или сами стремились к вхождению в состав России или, наоборот, создавали постоянную опасность вторжения. Что касается последних, то о них историк С.М.Соловьев писал, что эти народы «умеют жить только или в постоянной вражде к соседу, или в рабской подчиненности, и поневоле их приходится покорять».¹¹ Отсюда те два пути, которые и формировали Россию как империю: добровольное вхождение, например Грузии в XVIII веке, или завоевание, например, Казанского царства в XVI веке¹².

К числу важнейших причин постоянного стремления к расширению границ Российского государства явилось также и наличие источников опасности на наиболее важных для развития российской государственности направлениях. Пожалуй, наиболее объективно данный процесс охарактеризовал А.Тойнби, выразив данную доминанту российской экспансии в смысловых категориях: вызов-и-стимул. Где вызовом российской государственности явился не только «сокрушительный напор со стороны кочевников Великой степи»¹³, но и последующее давление извне со стороны западного мира¹⁴. Ответом на вызовы явилась, с одной стороны, «эволюция нового образа жизни и новой социальной организации, что позволило не просто выстоять, но и достичь полной победы над кочевниками … изменив лицо ландшафта и преобразовав, в конце концов кочевые пастбища в крестьянские поля, а стойбища – в оседлые деревни»¹⁵. С другой стороны, как считает А.Тойнби, «давление на Россию со стороны Польши и Швеции в XYII веке было столь яростным, что оно не минуемо должно было вызвать ответную реакцию. Временное присутствие польского гарнизона в Москве и постоянное присутствие шведской армии на берегах Нарвы и Невы постоянно травмировали русских и этот внутренний шок подтолкнул их к практическим действиям … Понадобилось чуть более столетия, считая с подвигов Петра, чтобы Швеция лишилась всех своих владений на восточных берегах Балтийского моря, включая свои исконные земли в Финляндии. Что же касается Польши, то она была стерта с политической карты»¹⁶. Таким образом, постоянная угроза военной безопасности России фактически стимулировали территориальную ее «ответную» экспансию.

Сам же факт территориальной экспансии России, преподносимый в качестве ее имперского синдрома является идеологемой, в основе которого лежит, ни что иное, как реализация принципа презентизма, предполагающего сознательную интерпретацию исторических фактов и событий через призму современных политических стандартов. Это осознанно предопределяет искажение сущности российской государственности и закономерности ее развития, в процессе которого имеет место акцентирование внимания и преувеличение ошибок неизбежных в процессе государственного строительства и, напротив, – принижение ее роли в становлении уникальной полиэтнической, поликонфессиональной и даже межцивилизационной общности, или как ее еще называют Российской империи. При этом не учитывается, что само расширение или же территориальная экспансия вплоть до середины XX века являлись основным императивом исторического развития всех ведущих государств того времени. В этой связи, очевидно, следует разобраться с самим термином империя, предполагающим по своей сути негативное содержание, ассоциируемое исключительно с колонизаторским характером политики, что не совсем, на наш взгляд, верно отражает сущность данного явления. Так, в частности непосредственно этимология данного термина (от латинского imperium) по своей сути предполагает власть.¹⁷ Поэтому государственное образование имперского типа, как считает К.Плешаков, это «скорее интернациональная хозяйственно-административная паутина, посредством которой реализуется вся полнота власти»¹⁸. Неслучайно данное явление своё развитие получило именно в римский период Древнего мира¹⁹, олицетворяя «жесткое применение власти на местах из одного центра»²⁰.

Таким образом, став сложным конфессиональным и полиэтничным государственным образованием, Россия обречена была стать империй. Но, империей особого рода, поскольку, как вполне обоснованно считает В.В.Ильин, «имперостроительство шло в России не по этническому, конфессиональному, а по космополитическому, веротерпимому признаку, что исключало мессианское подавление нерусских народов и позволяло России за всю свою историю не дробить, утрачивать, а наращивать, приобретать территории»²¹. Именно поэтому в России «собирание земель» не осуществлялось посредством захватнических колониальных войн, как это было характерно для западных циваилизаций. Этим также объясняется и тот факт, что мало, кто из присоединенных к России этно-территориальных образований, например, был завоеван в процессе вооруженной борьбы (за исключением государственных образований, сформированных на основе остатков Золотой Орды: Казанского, Астраханского, Ногайского и Крымского ханств, а также Сибири). Практически все составляющие Российскую империю государственные образования, входили в состав России добровольно или же по условиям договоров с государствами, с которым Россия вела войну в качестве компенсации за затраты на войну. Характерные примеры этому: присоединение Финляндии по условиям Фридрихсгамского договора (1809 год) со Швецией, под властью которой Финляндия находилась с XIY века. Аналогичным образом к России были присоединены Прибалтика, по итогам Северной войны, Молдавия и Приднестровье, Восточная Польша, Кавказ – по итогам 4 русско-персидских и 6 русско-турецких войн, Семиречье и Туркестан и другие²².

Феномен территориального расширения России свидетельствует, таким образом, о том, что ее экспансия не вписывается в концепцию агрессивной колонизации, проводившейся англосаксонскими колонистами практически по всему миру. Поскольку подавляющая часть ее территорий была присоединена мирным путем, посредством различных договоров, а не завоевания. Достаточно сказать, что в Архиве внешней политики России достаточно много свидетельств обращения правителей различных регионов, вошедших в состав России с просьбой о принятии их в российское подданство России, среди них обращения кабардинских князей, осетинских старшин, грузинских царей и князей, азербайджанских ханов и армянских патриархов и многих других правителей территорий и народов, вошедших в последующем в состав России.²³

Принцип «собирания земель», заложенный в основу государственного строительства определил и специфику формирования российской государственности, которая определялась тем, что на протяжении столетий Россия формировалось как многонациональное поликонфессиональное государственное образование. Со временем национальные, этнические и конфессиональные рамки были расширены и, в конечном итоге, государственность России приобрела наднациональный характер. В этом плане уместно говорить и о так называемом цивилизационном феномене России, важнейшей чертой которого является дух равноправия всех народов, их равноценности, способности вырабатывать и утверждать свой самобытный путь развития. И.А. Ильин, виднейший российский государствовед XX столетия, данную тенденцию применительно к сфере межнациональных отношений в России отметил следующим образом: «Сколько молодых племен Россия получила в истории, столько она и соблюла»²⁴. Показателен тот факт, что в истории России конфликты на межэтнической и религиозной основе занимают ничтожно малое место. Интернациональный характер российской этики, исключительная веротерпимость, а самое главное – ее бескорыстие, приоритет в служении ближнему создали, реальную основу для сближения и единства народов, проживающих на геополитическом пространстве Евразии²⁵. И поэтому, как справедливо отмечает профессор О.Бельков «Россия есть результат исторической работы и развития русской нации в содружестве с многочисленными входящими в нее этническими образованиями»²⁶. В этом выражении заключена смысловая доминанта российской государственности, во многом объясняющая ее специфику на протяжении всего исторического этапа ее развития. При этом сама государствообразующая этническая группа во многом обрела черты народов, вошедших в состав единого государственного образования. Л.Н.Гумилев, например, на основе анализа этногенеза населения, проживающего на территории Восточно-Европейской равнины сделал вывод о том, что произошло объективное формирование субэтноса – российский народ, вобравшего в себя наряду с восточной ветвью славянских народов, тюркоязычный этнос и фино-угорскую группу народов, а также целый ряд других народностей Поволжья, Урала, Сибири и Дальнего Востока.

Из этого следует важнейший вывод, что Российская империя, хотя проводила колониальную политику, тем не менее, она, как считает Ф.Л.Тройно, была «колониальной державой … без колониального порабощения».²⁷ А это значит, что важнейший побудительный стимул, для национально-освободительного движения, как таковой практически отсутствовал.

Что касается специфики отечественного опыта сепаратистских дезинтеграционных процессов, предопределивших упадок и в конечном итоге распад Российской империи, а затем и Советского Союза, то очевидно здесь проблема все же глубже чем может показаться на первый взгляд и также не укладывается в логику национально-освободительных движений.

Так в частности, раскрывая сущность сепаратистских процессов в Российской империи, представляется необходимым акцентировать внимание на развитии этих процессах в ее наиболее кризисных и конфликтогенных регионах, на тех, которые вполне справедливо лорд Пальмерстон являлись наиболее уязвимым звеном российской государственности, а именно: Кавказе и Польше. На характеристике процессов в данных регионах следует обратить особое внимание, поскольку именно тогда были и заложены основы российского и советского сепаратизма XX столетия. Безусловно, наиболее кризисным и конфлигтогенным регионом по праву является Кавказ, с его более чем сложным полиэтническим и поликонфессиональным составом населения, характеризующийся особой спецификой процессов его вхождения в состав России.

Начало данному процессу было положено обращением представителей Кабарды и адыгейских народов, живших на Кубани в 1555 году к русскому царю Ивану Грозному с просьбой принять их в свое подданство и защитить от постоянных нашествий со стороны турок и татар. Царь Иван Грозный принял их в свое подданство и тогда же женился на дочери верховного кабардинского князя Марии Темрюковне. Владения кабардинских князей простирались до реки Сунжа. Поэтому русские войска и поставили здесь, на реке, свою крепость, где поселились русские казаки. На Тереке расселились казаки, названные «терскими», а в междуречье Терека и Сунжи, на Терском хребте, называвшемся тогда «Гребень», поселились «гребенские» казаки. Цель, которая преследовалась при этом московским правительством, с одной стороны, заключалась в возможности контролировать на как можно ранней стадии все передвижения в регионе турецких войск и крымских орд, а, с другой, – обеспечить военно-политическое присутствие России в данном регионе.

Традицию установления тесных военно-политических отношений с народами Кавказа, предусматривавших протекторат России над ними продолжил и сын Ивана Грозного царь Федор, в годы правления которого аналогичные договоры были заключены с кахетинским царем Александром II и с представителями чеченских общин. Так в частности в 1588 году владелец Ауха («Окочанская земля») – Ших-мурза направил к русскому царю официальное посольство и получил жалованную грамоту на подданство и правление. После убийства Ших-мурзы в 1596 году его политическими противниками 160 семейств чеченцев-окочан бежало в русскую крепость Терки и основали здесь слободу. «Если в XYI веке, – пишет Я.Ахмадов, – мы имеем первые письменные соглашения чеченских обществ и князей с Русью, то в XYII веке количество подобных соглашений растет. В конце XYIII века произошло событие, которое в последнее время устойчиво замалчивалось и игнорировалось различными общественными деятелями и учеными. Речь идет о том, что 21 января 1781 г. представители Чечни явились к кизлярскому коменданту Куроедову и официально приняли подданство России. Между царскими властями и чеченцами был составлен акт, определявший условия этого подданства. В преамбуле договора отмечалось: «Мы … большие чеченские, хаджиаульские старшины и народ добровольно, чистосердечно, по самой лучшей нашей совести объявляем… что, чувствуя от ее императорского величества щедрые милости и мудрое управление, прибегаем под покровительство, выспрашиваем всевысочайшее повеление о принятии всех старшин и народ по-прежнему в вечное подданство»²⁸. Договор состоял из 11 статей, главные из которых относились к характеру подданства России над Чечней, к русско-чеченским отношениям в целом. Подписание акта о российском подданстве состоялось в ауле Чечен»²⁹.

В целом можно констатировать, что политика России на Кавказе, равно как и в других регионах носила не завоевательный характер, а, в значительной мере, интеграционный характер, основанный на добровольном вхождении различных территорий в ее состав. Об этом в полной мере свидетельствуют архивные документы представленные в архивных сборниках русско-дагестанские отношения³⁰, отношения России с Кабардой³¹, Осетией³² и другие исторические материалы. Если уж говорить о военно-силовой составляющей данной политики, то справедливо будет отметить, что Россия не завоевывала Кавказ, а отвоевывала право на него у других региональных держав Ирана и Турции, поскольку де-юре регион фактически являл собой владения этих двух государств и ни коим образом не являлся автономным.

Аналогичным образом в состав России вошло и Закавказье. Так, свои права на Грузию, Армению и Азербайджан Россия отстояла в двух войнах с Персией (1804-1813 и 1826-1828 годов) и двух – с Турцией (1806-1812 и 1828-1829 годов). К 1813 году, после вхождения в состав России Грузии и Азербайджана, присоединения территории Восточной Армении практически весь Кавказ оказался под властью России. Турция и Иран отказались от своих притязаний на регион. Обращает на себя внимание тот факт, что если вхождение в состав России Армении, а точнее ее восточной части, произошло, хотя и по результатам войн с Ираном и Турцией, тем не менее, достаточно спокойно, и без каких-либо осложнений и эксцессов.

Другие же этнотерриториальные образования, составившие в конечном итоге территории современных Грузии и Азербайджана в состав России входили на протяжении более 100 лет. Так, в частности вхождение в состав России Грузии растянулось практически на 60 лет, ее территории в виде отдельных царств и княжеств присоединялись в разное время и при различных обстоятельствах. Точно таким же образом: разновременно и при различных обстоятельствах в состав Российской империи входили и азербайджанские ханства. Роль России, таким образом, заключалась в интеграции самих этносов в единое социально-политическое образование. Со временем процесс добровольного вхождения в состав России кавказских народов с течением времени все более трансформировался в устойчивую тенденцию интеграции их в единое российское пространство, в котором происходила и их собственная интеграция (Грузия). Более того, данная интеграция фактически стимулировала их этногенез и формирование этнического самосознания.

В целом же сущность же российской политики на Кавказе, начиная с Ивана Грозного, заключалась в том, что руководство России, осознавая значимость региона для обеспечения безопасности ее южных рубежей, тем не менее, не торопилась, а на протяжении столетий присматривалась и строила свои отношения на экономической и политической основе с государственными образованиями региона. Лишь найдя опору в пророссийской ориентации Армении, Кабарды, Кахетии, Имеретии, Осетии и ряда других крупнейших региональных этнотерриториальных образованиях, начала процесс экспансии, который в последующем приобрел постепенный, целенаправленный процесс вовлечения народов региона в сферу экономических, торговых, культурных, а затем и военно-политических интересов. Концептуальное выражение политика России приобрела в период правления Петра I, программа которого предусматривала прорыв военно-политической и экономической блокады на кавказском направлении. Планы Екатерины II были еще более грандиозны и предусматривали уже реализацию, так называемого греческого проекта, посредством которого императрица планировала воссоздать на европейской территории Турции греческую империю под протекторатом России. Политика Павла I знаменовала откат по всем направлениям и отказ от экспансии России, в том числе и на кавказском направлении. Но при этом Павел в историю российско-кавказских отношений вошел как автор одного из первых планов федеративного обустройства региона Северного Кавказа. Конечно же, данный план был утопичен для своего времени. Между тем, это был первый опыт разработки основ федеративной политики России, аналога, которому в мире еще не было.

Таким образом, на протяжении столетий политика России на Кавказе была достаточно сдержана и целенаправленна. Ее главный смысл заключался в обеспечении военной безопасности России на данном направлении. Что и было реализовано с его присоединением. Примечательна в этом плане оценка данного события русским военным историком, генералом Р.Фадеевым, по мнению которого присоединение Кавказа к России было столь же значимо, как и присоединение в XVI в. Казанского и Астраханского ханств. Говоря же более конкретно о значении Кавказа, Р.Фадеев в книге «Шестьдесят лет Кавказской войны», отмечал «для России Кавказский перешеек вместе и мост, переброшенный с русского берега в сердце азиатского материка, и стена, которой заставлена Средняя Азия от враждебного влияния, и передовое укрепление, защищающее оба моря: Черное и Каспийское»³³.

При этом с присоединением Кавказа была не только ликвидирована военная угроза, на протяжении столетий, исходившая от Турции и подвластного ей Крымского ханства, но и ликвидирован источник работорговли, являвшийся прямым следствием распространенной в регионе набеговой системы горцев. Все это имело по настоящему цивилизационное значение не только для России, но и для всех народов, населяющих Кавказ³⁴.

Характерно, что особую роль России в регионе признавали даже самые непримиримые ее противники, каковыми по праву следует считать основоположников научного коммунизма. Так в частности, по словам Ф.Энгельса, «…Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку. Несмотря на всю свою подлость и славянскую грязь, господство России играет цивилизаторскую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии, для башкир и татар». В этих словах, несмотря на все неприятие политики России и откровенную ненависть к ней, тем не менее, заключена вынужденная оценка политики России на Кавказе и ее отношений с народами региона.

Обращает на себя внимание и непосредственное национальный аспект кавказской политики России, принявший своего рода протекционистский характер. Достаточно показательны в этом плане указания Екатерины кавказской администрации изложенные в ее указе от 28 февраля 1792 года. В нем, в частности, подчеркивалось «что не единою силою оружия … побеждать народы, в неприступных горах живущие … но паче правосудием и справедливостью, приобретать их к себе доверенность, кротостью смягчать, выигрывать сердца и приучать их более обращаться с русскими»³⁵. Этим же указом Екатерины II кавказскому командованию вменялось в обязанность строго следить, чтобы от русских подданных «не было чинено ни малейших притеснений и обиды горцам»³⁶. Традицию екатерининского протекционизма по отношению к народам Кавказа продолжил и развил в последующем Павел I, хотя и не принимавший в целом ее политики. Так в частности, одним из последних своих «особых повелений» Павел I от 28 мая 1800 г. предписывал русской администрации на Кавказе стараться, как можно меньше вмешиваться во внутренние дела горцев между собой, если это не вредит интересам и границам Российского государства, «разумея, что сии народы находятся больше в вассальстве российском, нежели в подданстве»³⁷.

Таким образом, протекционизм по отношению к присоединяемым народам являлся основой всей кавказской политики России дореволюционного периода. При этом главная цель, которая преследовалась в ходе реализации данной политики добиться превращения покоренных народов в лояльных подданных, не покушаясь на их национально-культурную автономию³⁸.

Однако не все горцы были согласны с таким поворотом событий. И поэтому в истории русско-кавказских отношений было немало событий, вокруг которых, имели места и факты вооруженного противоборства. Но все они, или, по крайне мере большинство, едва ли могут быть отнесены к национально-освободительным движениям. Прежде всего, это касается так называемой Кавказской войны России (1817-1864 гг.), которая, по мнению ряда исследователей, являет собой ни что иное, как завоевание Россией Кавказа и покорение народов его населяющих. Это крайне неверная постановка вопроса, являющаяся следствием искаженного восприятия проблемы российско-кавказских отношений.

Кавказская война Россией велась не против горцев Северного Кавказа, а против зарождающегося тоталитарного теократического государственного образования, лидеры которого поставили перед собой цель объединить любой ценой, в том числе и насильственным путем, в рамках имамата все народы региона, не учитывая при этом какие-либо их этнические или конфессиональные различия и традиции. Важно при этом и то, что на протяжении столетий главной доминантой политического развития Северном Кавказе являлась набеговая система, и непосредственно связанная с ней работорговля. Искоренение набеговой системы, или как ее называл в свое время А.П.Ермолов – «хищничества», и являлось одним из важнейших причин Кавказской войны. Таким образом, едва ли данная война не вписываются в концепцию «национально-освободительных войн». Показательно в этом плане, например то, что в официальных документах того времени данная война России получила название «Замирения горцев», а не их покорения или же завоевания. Другой исторический факт свидетельствует о том, что: в составе русских войск против имама воевало значительно большее число горцев и по самой численности, и по числу представляемых ими этнических групп Кавказа.

Другой наиболее яркий пример вооруженного противоборства, неизменно связывается с восстанием шейха Мансура, с которого и предлагается некоторыми исследователями вести отсчет Кавказской войны. По мнению, современных идеологов чеченского сепаратизма, это был один из наиболее ярких примеров национально-освободительного движения народов Чечни и Дагестана. Между тем реальные события опровергают данные установки. Например, тот факт, что данное восстание было инициировано Турцией, с которой Россия в тот период находилась в состоянии войны свидетельствует о том, что данное восстание рассматривалось как средство реализации политических целей не населения Кавказа, а именно руководства Османской империи, формальными владениями которой и являлись территории данного региона. Что касается самого шейха Мансура, то историки до сих пор спорят о его происхождении и имеется не одна версия о его происхождении. Большинство отечественных историков, причем, как дореволюционного, так и современного периода Н.Ф. Дубровин, В.А. Потто, Н.А. Смирнов и другие в работах по данной проблеме сходятся на кавказском происхождении Ушурмы – шейха Мансура. В то же время в отечественной историографии начала XX века более распространенной была историческая версия об итальянском происхождении шейха. Авторство данной версии принадлежит директору архивной комиссии Ставропольской губернии Г.Прозрителеву, который в книге «Шейх Мансур», ссылаясь на документы архива Сицилийского короля, привел иную биографию шейха, назвав при этом и его настоящее имя – Джиовани Батиста-Боэти³⁹. Вплоть до настоящего времени эта версия, как и документы из архива Сицилийского короля, не подтверждены другими документами, но в то же время ни кем и не опровергнуты. Таким образом, данная версия имеет право на существование и предполагает необходимость отдельного научного исследования.

Само же восстание под руководством Мансура, по мнению автора, также нельзя считать национально-освободительным движением в силу целого ряда обстоятельств. Так в частности социальный состав его участников был обусловлен во многом случайными обстоятельствами и не отражал в полной мере всю этноструктуру региона или хотя бы ее значительную часть. Восстание не было поддержано ни одним из государственных или этнических образований региона. А в Кабарде и Осетии оно вызвало прямое противодействие со стороны коренного населения. По мнению Н.Смирнова, «религиозная проповедь Ушурмы имела особенный успех среди наиболее отсталых в экономическом отношении и политически забитых горских народностей»⁴⁰. Не было данное восстание также и достаточно массовым, поскольку оно не имело своего постоянного состава, а численность зависела от целого ряда обстоятельств, прежде всего успехов или поражений самого Ушермы в сражениях с русскими войсками. Например, уже при первом неудачном штурме крепости Кизляр 15-20 июля 1785 г. начался практически массовый отход горцев от шейха. А по свидетельству одного из агентов коменданта Кизляра Али Алхасова, уже к октябрю 1785 г. у шейха оставалось «войска не более трехсот и то совсем не из знатных, а из бродяг разных деревень»⁴¹.

Таким образом, само по себе восстание ни чем особенным не выделяется в череде антиправительственных выступлений повсеместно происходивших в тот период не только в Российской империи, но и на территориях других государств.

В целом же, рассмотрение сущности экспансионисткой политики России на примере одного из наиболее сложных по своему этнокофессиональному составу и изначально кризисного и конфликтогенного регионов, свидетельствует о том, что ее основным содержанием являлось не покорение, а вовлечение народов, присоединяемых территорий в общероссийское политическое пространство, предоставление им права и возможности развиваться наравне с другими российскими народами, в том числе и государствообразущим народом – русским.

Более того, по многим своим показателям экспансионисткая политика России носила откровенно мессианский характер, поскольку, присоединяя те или иные этнотерриториальные образования, Россия больше отдавала им, чем забирала у них. Позднее данную особенность наиболее образно выразил в свое время даже председатель СНК СССР Рыков отмечая, что «колониальная политика, например, Великобритании, заключается в развитии метрополии за счет колоний, а у нас колоний за счет метрополии»⁴².

Таким образом, в мессианстве и протекционизме и заключалась логика экспансионистской политики России. При этом мессианство России проявлялось буквально во всех сферах жизнедеятельности кавказских народов, начиная от обеспечения их военно-политической безопасности и заканчивая созданием условий для сохранения их самобытности, этнокультурных традиций и обычаев. Об свидетельствует, например, тот факт, что в настоящее время большинство народов входивших в разное время в состав Российского государства говорит на своих языках, а не на языках сопредельных им ранее держав, исповедует свою религию, а не официальную религию метрополии – христианство, также является следствием российской мессианской политики.

Следует отметить, что таковой (протекционистской) политика России была не только на Кавказе, но и на других направлениях своей территориальной экспансии: западном направлении, особенно в отношении Польши, Прибалтики, Финляндии; дальневосточном; центрально-азиатском, а также в отношении других государственных образований, чье современное существование является следствием именно имперской политики России.

Так в частности, по отношению к Польше, а точнее ее восточной части (Варшавское герцогство), активно поддержавшей Наполеона в войне 1812 года не было предпринято никаких репрессивных мер. Более того, в 1815 году, когда Варшавское герцогство по решению Лайбахского конгресса отошло к России оно манифестом Александра I получила Конституционную хартию и статус королевства. С 1818г. стал избираться (шляхтой и горожанами) законосовещательный Сейм, созывавшийся в 1820 и 1825 гг.

Исполнительная власть в королевстве сосредоточивалась в руках наместника царя, при котором в качестве совещательного органа действовал Государственный совет.

Сейм состоял из двух палат – сенаторской и посольской. Сенат составляли представители знати, пожизненно назначаемые царем, посольскую палату («избу») – шляхта и представители общин («глины»). Депутатов избирали на воеводских сеймиках, в которых участвовала только шляхта.

Сейм обсуждал законопроекты, вносимые в него от имени императора и короля или Государственного совета. Законодательной инициативой Сейм не обладал.

После подавления польского восстания 1830 г. был издан «Органический статут», отменивший польскую конституцию, а Польша объявлялась неотъемлемой частью империи. Польская корона стала наследственной в русском императорском доме. Сейм упразднялся, а для обсуждения наиболее важных вопросов стали созываться собрания провинциальных чинов.

Управление Польшей стал осуществлять административный совет во главе с наместником императора. Была провозглашена несменяемость судей и учреждено городское самоуправление.

Таким образом, вплоть до начала восстания 1861 года Польша обладала автономией в управлении как на уровне муниципалитетов, так и на уровне провинции, которые определяли ее суверенитет, пусть даже и ограниченный, но значительно выделявший ее в сравнении с другими территориями Польши, аннексированными в свое время Австрией и Пруссией. Заметим, что подобные атрибуты автономии имели в тот период лишь штаты в США.

Еще более значимыми атрибутами государственности обладало и Великое княжество Финляндия. Причем, присоединив Финляндию, российский император Александр I уже в 1815 г. своим манифестом предоставил невиданную по тем временам автономию, включая наличие собственных органов законодательной власти в лице Сейма, а также Основного закона Финляндского княжества – Конституции. Показательно, что соответствующий манифест, предусматривающий наличие в Финляндии собственной конституции, был объявлен не на русском а на французском языке. Причиной этого стало, как считал М.М.Сперанский, то, что просто присоединение Великого княжества Финляндии могло оскорбить национальные чувства финнов, поэтому им было предложено «связать Великое княжество с особой императора»⁴³. Тем самым русским правительством планировалось с одной стороны предотвратить возможные сепаратистские тенденции в Финляндии, предоставив ей невиданную по тем временам автономию, а с другой – княжество должно было стать, по замыслу М.М.Сперанского, тем «испытательным полигоном» идей федерализма, которые в дальнейшем должны были найти свое развитие и практическое претворение и в остальных губерниях России.

В целом Финляндия, в отличие от Польши, достаточно органично вписывалась в структуру Российской империи, имея при этом первой среди всех остальных субъектов империи не только Конституцию, но и правительство. При этом сама Финляндия именовалась Великим княжеством Финляндским, а русский император являлся Великим князем Финляндским и был главой исполнительной власти. Законодательная власть принадлежала сословному Сейму, а исполнительная (с 1809 г.) – Правительствующему Сенату из 12 человек, избранных Сеймом.

Великий князь Финляндский (российский император) являлся главой исполнительной власти, утверждал законы, принимаемые Сеймом, назначал членов высших судебных органов, наблюдал за отправлением правосудия, объявлял амнистии, представлял княжество Финляндское во внешних сношениях.

Сейм созывался каждые пять лет и состоял из двух палат, представляющих четыре сословия, – рыцарство и дворянство, духовенство, горожан и крестьян. Решение Сейма считалось принятым, если оно принималось тремя палатами. Принятие или изменение основных законов требовало решения всех четырех палат. Сейм имел право законодательной инициативы и право петиций перед императором, он устанавливал новые налоги или решал вопросы о новых источниках государственных доходов. Без согласия Сейма не мог быть принят, изменен или отменен ни один закон. Сенат состоял из двух главных департаментов – хозяйственного и судебного. Первый ведал гражданским управлением страной, второй являлся высшей судебной инстанцией Финляндии.

Генерал-губернатор был председателем Сената и представителем императора и Великого князя Финляндии, ему подчинялись губернаторы.

Министр – статс-секретарь Финляндии был официальным посредником между высшим местным правительством Финляндии (Сенатом) и Императором.

В 1816г. Сенат был переименован в Императорский финляндский. Во главе его находился назначаемый императором генерал-губернатор, сосредоточивший в своих руках всю фактическую исполнительную власть. Местное самоуправление в значительной мере сохраняло черты предыдущего периода, вся система управления отличалась определенной автономией.

По существу, Финляндия обладало всеми теми атрибутами государственности, свойственными полноправному субъекту Федерации (при том, что самой Федерации в тот период не существовало) и находилась под личным протекторатом императора. Другие же органы государственной власти России не имели возможности каким-либо образом влиять на социально-политические процессы в этом регионе. При этом уровень жизни финского населения значительно превосходил общероссийский. Об этом свидетельствует, по крайней мере, тот факт, что одновременно с Конституцией (1815 год) финским крестьянам была дарована вольность, то есть отменено крепостное право, а ее элита, прежде всего, военно-политическая, органично вошла в общероссийскую⁴⁴. Это объясняется тем, что в вопросах военной безопасности Финляндия, расположенная на стратегически важном для России направлении играла роль ее важнейшего форпоста на северо-западном направлении. И поэтому консолидация финского общества в общероссийскую систему в основном шла по линии военно-политической интеграции, посредством привлечения представителей ее элиты на военную службу.

Таким образом, административное устройство Российской империи, несмотря на самодержавный характер политического режима, было по своей структуре пестрым и многоуровневым. А власть метрополии на окраинах была лишь символической. Правительство России предпочитало не вмешиваться во внутренние дела провинций, довольствуясь при этом признанием им лояльности национальных элит.

Наиболее наглядный пример этому развитие так называемого остзейского вопроса в середине XIX века. Прибалтика или как ее называли в России «Остзейский край» – в период с 1801 по 1876 гг. включала в себя три провинции: Лифляндию, Эстляндию и Курляндию, соединенные в отдельное генерал-губернаторство Российской империи. Характерным признаком ее являлось функционирование в крае особого режима, отличающегося от системы общероссийской государственности, доминированием немецкого языка, лютеранства, а также особым сводом законов, судопроизводством, управлением и т.д. При этом титульное население края по существу подвергалось насильственному ассимиляции со стороны представителей немецкой общины, доминировавшей в крае.

В этом и заключалась суть «остзейского», или, как его обозначали в правительственных документах, «балтийского», вопроса сводившаяся к коллизии, связанной с двухмиллионным коренным населением края – латами и эстами, которых, с одной стороны, «онемечивали» остзейское меньшинство и лютеранская церковь, а с другой – стремились обрусить и прорусски настроить центральная масть и православная церковь.

Пик обсуждения этого вопроса⁴⁵ пришелся на вторую половину 60-х годов XIX в. по ряду причин. Во-первых, именно в это время ясно обозначились политико-культурные противоречия романо-германского и славянского миров, наметилось противостояние немецких (или, скорее, прусских) и русских политических интересов. Во-вторых, внутри России с новой силой проявилось влияние так называемой «немецкой партии» при дворе, которая, всячески поддерживая остзейских немцев, да и вообще иностранцев, в карьерных и имущественных делах, тем самым, по мнению многих, пренебрегала государственными интересами России. В-третьих, в эпоху реформ (1860-1870 гг.), либерализации общественной жизни и наметившегося подъема международного престижа России, укрепления ее целостности и роста правового порядка во внутреннем управлении диссонансом звучали требования остзейских немцев о расширении автономии края, который, по сути, выпадал из правового поля общероссийского законодательства, так как система «остзейского права» утверждала приоритет местных законов над общими, а препятствия, чинимые деятельности в крае православной церкви, издевательства местных баронов над «туземцами», подчеркнуто пропрусская ориентация интеллигенции, предпочитавшей получать образование в германских университетах и не «замечавшей» русской культуры. Все это закономерно будоражило общественное мнение России, опасавшегоя, как писал Ю.Ф. Самарин, «признания балтийского германизма за политическую национальность»; успехов германизации «тyзeмцев», сближения их с немцами против «русских начал» за создание особого остзейского «государства в государстве»⁴⁶, т.е. всего того, что и составляло цель программы действий остзейцев⁴⁷.

Что касается практической программы, то все русские оппоненты остзейских немцев сходились на следующих требованиях: утвердить русские государственные начала в Прибалтике – управление по общероссийскому образцу, общерусское законодательство, русский язык в качестве государственного; уравнять в Прибалтике в правах с немцами коренное население края, в первую очередь русских; провести земельную реформу в крае: наделить крестьян землей по русскому образцу реформы 1861 г.; включить в программы школ преподавание русского языка, с тем чтобы подготовить в будущем обрусение края; реформировать суд – ввести институт присяжных и выборы местных судей по русскому образцу; осуществить реформу городского управления; поддержать православие в крае.

Данная проблема лишь символического присутствия в органах управления в целом была характерна и для других национальных окраин России. В этом заключался, с одной стороны залог лояльности местной элиты, которую устраивал данный статус-кво, с другой – слабость позиций России в управлении национальными окраины, постепенно формировало условия для превращения ее в конфедеративное государство.

Лишь на рубеже XIX и XX веков царизм начал так политику «русификации окраин», суть которой сводилась к ведению в школах преподавания русского языка, а также переводу документации на русский язык. Но даже эти робкие попытки вовлечения в единое социально-культурное пространство встретили решительное сопротивление со стороны местных элит особенно в Армении, Польше, Финляндии и других национальных окраин России. Поэтому революция 1905-1907 годов сняла данный вопрос вообще с повестки.

Из общей сложившейся системы национально-государственного устройства, характеризующейся слабостью центра-метрополии в национальных окраинах выделяется своим особым статусом Украина. Следует отметить, что Украина также обладала, практически с момента своего вхождения в состав России автономией, со своими органами управления. Основу украинской автономии заложили так называемые Мартовские статьи (1654 г.)⁴⁸, определившие взаимоотношения между Украиной и Россией и автономию Украины.

Спецификой административно-территориального устройства Украины являлась жесткая привязка к исторически сложившимся войсковым формированиям. Таким образом, формы военной организации Украины были одновременно и ее государственными формами: полки и сотни стали территориальными административными единицами.

Все должностные лица трех урядов – генерального, полкового, сотенного – избирались на общих собраниях: войсковой, полковой, стенной радах. Генеральный уряд состоял из гетмана и генеральной старшины. Высшим распорядительным органом была Войсковая и Генеральная рада, позже превратившаяся в Раду генеральной старшины.

В руках гетмана сосредоточивались функции власти и управления: он командовал войском, располагал высшей судебной властью, пересматривал решения генерального судьи, издавал универсалы, в которых устанавливались общие правовые нормы.

Контроль за деятельностью украинских властей с 1663 г. осуществлял Малороссийский приказ, в 1722 г. превращенный в Малороссийскую коллегию, надзиравшую за судебными и административными органами (гетманом, генеральным судьей и войсковой канцелярией).

В 1734 г. гетманская власть была упразднена, казацкое войско поставлено под командование русского фельдмаршала, а управление Украиной передано царскому резиденту. Но уже в 1747 г. был издан указ о восстановлении гетманства на Украине (при Елизавете Петровне), вновь расширилась автономия Украины, в подчинение гетману была передана Запорожская Сечь.

В 1764 г. (при Екатерине II) гетманство вновь упраздняется, для управления Украиной создается новая Малороссийская коллегия во главе с президентом, вводится должность Генерал-губернатора Малой России (коллегия состояла из четырех украинцев и четырех русских, при этом должности президента и прокурора не могли занимать украинцы).

Войсковая и Генеральная рада представляли собой собрание украинских властей, верхушки городских жителей из числа шляхты и казачества. Со временем сужалась ранее неограниченная компетенция Войсковой рады: она стала созываться только для избрания гетмана и генерального уряда. В связи с этим Войсковая рада заменяется Радой войсковой старшины, в которой участвовали войсковой старшина и полковники.

Генеральная старшина составляла генеральный уряд. В его состав входили: генеральный обозный, ведавший организацией и снабжением войска, два генеральных судьи, генеральный подскарбий, ведавший финансами, генеральный писарь, управляющий делами, генеральный хорунжий, генеральный бунчужный, два генеральных есаула. Хорунжий, бунчужный и есаулы были высшими военными чинами. При каждом из генеральных чинов действовали собственные канцелярии.

Местное управление на Украине также совпадало с военным делением. После ликвидации польских органов местного управления (1686 г.) полковые власти подчинили себе не только казаков, но и крестьян и мещан (в городах и местечках).

В 1783 г. на Малороссию (Украину) распространяется действие Учреждения о губерниях 1775 г. В 1796 г. (при Павле I) было восстановлено прежнее судоустройство, существовавшее до 1783 г. и лишь в 1864 г., в результате административной реформы территория Украины была разделена на губернии. Таким образом, практически до 1864 года Украина, также как большинство других национальных окраин, обладала автономией в управлении. Центральная же власть осуществляла в основном контрольные и распорядительные функции.

Таким образом, сущность национально-государственной политики России в дореволюционный период опреедлялась интеграцией народов, населяющих ее территорию. При этом, во всех регионах в различное время и различными способами присоединенными к России, сохранялся традиционный для них уклад жизни и управления, главным условием которого являлась, как выше было отмечено, лояльность элит высшей власти. Во всех же остальных вопросах управления местные национальные элиты были абсолютно суверены. Поэтому в большинстве своем национальные окраины, за исключением, наиболее уязвимых компонентов российской государственности: Польши, Северного Кавказа и Закавказья оставались стабильными и не были поражены сепаратистскими процессами.

Развитие сепаратизма в России в начале XX века происходило под внешним возднйствием внешних факторов, среди которых: завершившийся процесс образования западноевропейских государств и, с другой, – получившие широкое распространение в различных идейно-теоретических концепциях идея реализации права наций на самоопределение.

Наложившись на сложную социально-политическую обстановку в стране в период революционных преобразований эти два фактора сыграли решающее значение для зарождения и эволюции сепаратизма в большинстве национальных окраин России.

Бочарников Игорь Валентинович

---

¹ – Вартанян А.А. Международный политический порядок: теоретико-методологические аспекты. Автореф. дис. … канд.полит.наук. -М:РАГС, 1996.

² – См.: Клаузевиц К. О войне. – М.: Международная академическая издательская компания «Наука», 1995. – С.223.

³ – Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказ и Средняя Азия во внешней политике России. -М.: Изд-во Московского университета, 1984. –С.164.

⁴ – См.: Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В. Указ. соч. -С. 163.

⁵ – Из письма Джемал-Эддина барону Николаи. См.: Муравьев Н.Н. Война за Кавказом. -T.I. -C. 372.

⁶ – См.: Муравьев Н.Н. Война за Кавказом. -T.I. -С.372; Шамиль – ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. (Сборник документов) /Под ред. Ш.В.Цагарешвили. -Тбилиси, 1953.

⁷ – Омер-паша – турецкий генерал австрийского происхождения (до принятия ислама – Михаил Латош).

⁸ – Ковязин С.В. Основные направления военной политики России на Северном Кавказе в XIX веке. –М.:МГСУ, 1999. –С145.

⁹ – Лапинский Т. Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. -Нальчик, 1995. -С.263.

¹⁰ – Лаппо-Данилевский А.С. Идея государства и главнейшие моменты ее развития в России со времени смуты и до эпохи преобразований //Полис. –1994. -№1. –С.179.

¹¹ – Соловьев С.М. Публичные лекции о Петре Великом. – М.,1884. – С.77.

¹² – Геополитика и мировое развитие. Учебное пособие //Под ред М.И. Ясюкова. -М.:ВА ГШ., 1995. -С.8.

¹³ – Тойнби А. Постижение истории. –М.:Прогресс, 1990. –С.140.

¹⁴ – Там же. –С.142.

¹⁵ – Тойнби А. Постижение истории. –С.140.

¹⁶ – Там же. –С.148.

¹⁷ – Политология. Энциклопедический словарь /Общ. ред. и сост. Ю.И.Аверьянов. –М.: Изд-во Моск. коммерч. ун-та. –1993. –С.119.

¹⁸ – Плешаков К. Сквозь заросли мифов. Internet.

¹⁹ – Характерно, что именно в этот период, период становления и развития империи, в римском праве, на основе которого были в последующем развиты многие положения современной юриспруденции, в том числе и международного права получило обоснование теория естественного права народов, согласно которой одни народы более развитые имеют право управлять другими народами в силу их особых свойств.

²⁰ – Политология. Энциклопедический словарь /Общ. Ред. И сост. Ю.И.Аверьянов. –М.: Изд-во Моск. коммерч. ун-та. –1993. –С.119.

²¹ – Россия: Опыт национально-государственной идеологии /В.В.Ильин, А.С.панарин, А.В.Рябов; Под ред. В.В.Ильина. –М.:Изд-во МГУ, 1994. –С.10.

²² – Юзефович Т. Договоры России с Востоком: политические и торговые. -СПб., 1869

²³ – См.: Под стягом России: Сборник архивных документов. -М.: Изд-во «Русская книга», 1992; Кабардино-русские отношения в XVI-XYIII вв.: в 2 т.. -М.: Изд-во АН СССР, 1957; Русско-дагестанские отношения в XYIII – начале XIX вв.: Сборник документов. /Под ред. В.Г.Гаджиева и др. -М.: Наука, 1988; Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. /Сост. Мартенс Ф.Ф. -СПб., 1867. -Т. XI.

²⁴ – Ильин И.А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948-1954 гг. В 2 т. -Т.1. -М, 1992. -С.257.

²⁵ – Геополитика и мировое развитие. -С.127.

²⁶ – См. Общая теория безопасности (актуальные методологические и социально-политические проблемы /Под ред. А.И.Позднякова. -М.:ВА ГШ, 1994. -С.298.

²⁷ – Тройно Ф.Л. Кавказская война и судьбы горских народов //В кн. Кавказская война: уроки истории и современность: Материалы научной конференции.

²⁸ – Впервые некоторые положения этого договора были приведены в работе П. Г. Буткова (Бутков П. Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 год. -СПб., 1869. -Ч. 2, с. 72-73). Полностью документ опубликован был опубликован В. Б. Виноградовым и С. Ц. Умаровы.м (Виноградов В.Б., Гриценко Н.Б. Навеки в России. -Грозный, 1981. -С. 45-47).

²⁹ – ЦГАДА. ф. 23, оп. 1, д. 13, ч. 6, л. 275.

³⁰ – Русско-дагестанские отношения в XYIII – начале XIX вв. : Сб.документов. /Под ред. В.Г.Гаджиева и др. -М.:Наука, 1988.

³¹ – Кабардино-русские отношения в XVI-XYIII вв. В 2-х томах. -М.: Изд-во АН СССР, 1957.

³² – АВПР, ф. Осетинские дела, оп.128/2, д.1.

³³ – См.: Фадеев Р.А. Шестьдесят лет Кавказской войны. –СПб, 1889. -С. 11.

³⁴ – По свидетельству Н.А.Смирнова, начиная с XYI в. турки и крымский хан ежегодно выво­зили с Кавказского по­бережья более 12 тыс. рабов. См. Смирнов Н.А. Политика России на Кавказе в XYI-XIX веках. -М., 1958. -С.21.

³⁵ – Русско-дагестанские отношения в XYIII – начале XIX вв.: Сб. документов /Под ред. В.Г.Гаджиева и др. -М.: Наука, 1988.

³⁶ – Там же. -С. 13.

³⁷ – Цит. по: Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 год. -СПб., 1869. – Ч.2. -С.562.

³⁸ – Зубов А. Советский Союз: из империи – в ничто? «Полис», 1992, №№ 1-2, с.58.

³⁹ – Прозрителев Г.Н. Шейх Мансур (Материалы для новой истории Кавказской войны). -Ставрополь. 1912. -С. 10.

⁴⁰ – Смирнов Н.А. Политика России на Кавказе в XYI-XIX веках. -С. 138.

⁴¹ – Там же. -С140; ЦГАДА, разр.ХХШ, д.13, ч.10, л.372.

⁴² – Цит. по: Национальная политика России: история и современность. С. 303

⁴³ – Тэпс Д. Концептуальные основы федерализма. –Спб.: Изд-во «Юридический центр Пресс», 2002. –С. 11; Пресняков Е.А. Российские самодержцы. –М.,1990. –С187.

⁴⁴ – В этой связи достаточно интересен, например, тот факт, что в ходе коронации Николая II в 1894 году одним из уланов, сопровождавших его на коронацию был К.Маннергейм, вошедший в историю как основатель независимого финского государства.

⁴⁵ – Детальное освещение полемики см.: Исаков С.Г. Остзейский вопрос в русской печати 1860-х годов. Тарту, 1961.

⁴⁶ – См.:Самарин Ю.Ф. Соч. Т.8. С.140-174.

⁴⁷ – См.: Ниринянц А.А. Политическая мысль России. Творческие портреты. Михаил Петрович Погодин //Вестник моск. ун-та. Сер. 12. Политические науки. 2001. № 4

⁴⁸ – На основании Мартовских статей 1654 г. вся территория Украины состояла из трех частей: левобережной Украины, разделенной на полки; слободской Украины, разделенной на пять полков; Запорожской Сечи – наиболее автономной части Украины.